Кон
Шрифт:
– Что такого пугающего во влюбленности?
– он откусил сразу половину котлеты.
– У-у, как вкусно... И лука в меру как раз... Булку в молоке вымачивала?
– Не уводи разговор в сторону, - мать усмехнулась.
– У тебя все в порядке?
– Ну да.
– Тимур жевал.
– С работой есть какие-то новости?
Он буднично пожал плечами:
– Ничего особенного. Репетируем...
– Я имею в виду - с настоящей работой. С трудоустройством.
– Мама, - Тимур отложил вилку.
– Я занимаюсь самой настоящей
Мать хмыкнула. Уселась напротив, положила локти на стол:
– Значит, ты все-таки влюбился?
– Да, - сказал Тимур, помедлив.
– Я ее знаю?
– Нет.
Мать вздохнула. Все невысказанные упреки и пожелания, все планы, надежды и жалобы остались за этим. вздохом. Немые. Мать виртуозно умела вздыхать. Великая актриса...
– А как с Ирой?
Тимур неопределенно пожал плечами. Будто желая помочь ему, в комнате зазвонил телефон.
– Ешь.
– Мать поднялась.
Тимур погрузил вилку в россыпи риса. Глупая улыбка вернулась снова весь сегодняшний день она не отлипала от него, будто навязчивая мелодия. Только слепой не заметит; ему бы толику самообладания...
Мать вернулась. Увидев, какое у нее лицо, Тимур едва не поперхнулся рисом.
– Тима...
– Кто это звонил?
– Тимур... ты правда там был?!
– Кто это звонил?
– спросил он с холодной яростью.
– Какая разница, кто... ты всерьез думал скрыть от меня? Ты действительно думал, что это возможно? Я уж молчу о том, что это подло, Тима, так поступать за моей спиной...
– Кто звонил?!
– спросил он в третий раз.
– Дегтярев, - сказала мать еле слышно.
– Он видел, как ты выходил... оттуда. Сегодня, без пятнадцати двенадцать...
– Он что, с хронометром там стоял?!
– А ты что думал, - сказала мать неожиданно спокойно, даже насмешливо.
– Ты думал, здесь так легко сохранить тайну? Горячий уголь за пазухой? У Дегтярева два спектакля на Коне... Ты же ему конкурент. Каждый новый спектакль на Коне - пожиратель старых спектаклей, они уступают ему время, они идут все реже... Чтобы не допустить тебя на Кон, кое-кто из шкуры вон выпрыгнет. Пощады не жди...
– Я знаю, - сказал Тимур.
– Ты "знаешь", - мать усмехнулась.
– Дурак.
Повернулась и вышла.
Некоторое время он сидел над остывшей тарелкой. За окном давно уже стояла темнота; маленькая лампа над раковиной была сейчас единственным источником света во всей их небольшой квартире. Наконец Тимур встал. Включил свет в гостиной; постоял перед дверью маминой комнаты. Решился. Вошел. Мать лежала в темноте - на диване, лицом вниз.
– Ма, - сказал Тимур, остановившись в двух шагах от дивана.
– Ты же сама играла на Коне. Почему тебе кажется странным, что я тоже хочу попробовать?
Молчание.
– Ма... Я уверен в себе. Я знаю: то, что я сделал... то, что мы сделали, - это по меньшей мере хорошо...
Мать
– Мой учитель, Григорий Петрович...
В темноте Тимур не видел ее глаз.
– ..Всю жизнь ставил великолепные спектакли, - негромко продолжала мать.
– Получил все возможные звания, награды, призы... Воспитал два поколения учеников... И ни разу не обращался к Кону! А под старость не выдержал... видно, жил в нем этот червячок - быть признанным Коном... И поставил премьеру на Коне! Я была в зале... все его ученики были в зале... Зал был... битком - знаешь, Кон любит, когда в проходах стоят...
И мы увидели, что наши старые артисты, наши золотые дедушки и бабушки, наши кумиры... что они бездарно врут. Что они патетичны. Что они некрасивы, пафосны, неискренни... Кон не принял этого спектакля, уж не знаю почему. Те же старики в других спектаклях Кона блистали... А этого спектакля Кон не принял, и мы, сидящие в зале, увидели все, что нам полагалось увидеть. И они, увенчанные лаврами старики, поняли все, что им надлежало понять...
Сразу после премьеры было три инфаркта. А Григорий Петрович...
– Я прекрасно помню эту историю, - сказал Тимур.
– Что ты можешь помнить, ты тогда был пацаном...
– Я знаю, что Кон жестокий.
Мать усмехнулась в темноте:
– Ты не представляешь, до какой степени жестокий. Но узнаешь, если Кон не примет твоего спектакля. Тогда тебе придется менять профессию, Тимур, менять навсегда... ты это понимаешь?
– А если Кон примет?
Мать помолчала.
– ...А твои артисты, все эти странные ребята... которые не хотят идти в нормальный театр, не хотят бегать в массовках и выпрашивать эпизодика... Которые хотят сразу - и на Кон! Которым тоже придется идти в гардеробщики сразу после премьеры... и дай-то бог, чтобы все они остались живы и здоровы, если Кон не примет спектакля...
– А.если примет?
Новая пауза.
– Ты помнишь тех провинциалов... как их...
– Три года назад?
– Их предупреждали тоже...
– ...наш спектакль с этой провинциальной самодеятельностью?!
– Я не сравниваю. Я просто вспоминаю. Их предупреждали. Они влезли на Кон со своей драмой... Помнишь? Девчонка, которая играла героиню, потом в психушку на два года... Такая депрессия... Ты помнишь?! Это все на твоих глазах было! Это не чьи-нибудь россказни, сам там был и все видел!
– Их предупреждали, - глухо сказал Тимур.
– Тебя предупреждают тоже. Прямо сейчас.
– Мама! Речь идет о хорошей профессиональной работе. Я не хочу сказать, что это гениально, но...
– Нет, Тима. Именно "гениально". Ты в этом уверен. Тебя разубедят только свист и улюлюканье на премьере...
– Типун тебе...
– начал Тимур и осекся.
– Извини.
– Извини и ты, - медленно сказала мать.
– собственно, Дегтярев позвонил мне именно с тем, чтобы я тебя удержала.