Кон
Шрифт:
...И вот этот спектакль, проросший сквозь Тимура, как, говорят, прорастает бамбук сквозь живое человеческое тело, - вот он обрел свою жизнь. Он существовал отдельно, самостоятельно; если Тимура, к примеру, завтра собьет машина - спектакль все равно останется... во всяком случае, Тимуру хотелось бы в это верить.
...Темнота. Умолк магнитофон, погасли все огни на сцене, погасла дежурная лампочка за кулисами.
– Привет, - сказал в темноте Дрозд, и этой реплики не было в пьесе. Опять вырубили.
– Ничего страшного, - сказал Тимур.
– Зажжем свечи.
***
–
– Каждый день, до восемнадцатого включительно... Что будем делать, Тима?
– Ты же понимаешь, - устало сказал Тимур.
– Это сделано специально, чтобы сорвать нам репетиции.
Дрозд почесал мочку уха:
– То есть вопрос стоит таким образом: мне бросать работу?
– Как ты думаешь: Кон примет этот спектакль?
– спросил Тимур, глядя Дрозду в глаза.
Он был двухметрового роста, Дрозд. Тимур смотрел на него снизу вверх:
– Как ты думаешь, если бы нас не боялись... если бы у нас не было шансов - хоть кто-нибудь почесался бы, чтобы нам помешать?
– Да, Тима, - сказал после паузы Дрозд.
– Я понял... Если мне не дадут отпуск на эти две недели - придется увольняться.
– Это твое решение, - сказал Тимур глухо.
– Но мне кажется, что ты прав.
***
"Комедия характеров" в дегтяревской постановке была единственным спектаклем Кона, которого Тимур до сих пор не видел. Это был самый "свежий" спектакль, последняя премьера; в ночную очередь под стены Кона он отправился без содрогания, даже с некоторым удовольствием: Тимур любил эти ночевки, даже зимой, даже в дождь; ночь перед кассой была преддверием радости, началом спектакля, красивым ритуалом, требующим от истого театрала выдержки и смирения.
Сидя на складном стульчике у костра из деревянных ящиков, слушая треп нескольких "чистых" театралов и нескольких театралов-спекулянтов - а эти-то были завсегдатаями ночных очередей под Коном - Тимур снова и снова прогонял перед глазами свой спектакль, мысленно делал замечания актерам и прогонял снова, пока его не толкнули локтем в бок, довольно невежливо:
– Тимка, а ты что здесь делаешь?
Тимур поднял глаза. У костра обнаружился его однокурсник Илюха в камуфляжной куртке и ватных штанах - с оглядкой на холодную ночь.
– За билетами сижу, - сказал Тимур.
Илюха присвистнул:
– Что, за билетами на собственного бати спектакль?
– Это какого бати?
– подозрительно спросил ближайший справа театрал-спекулянт.
– Дегтярева? Он же Тимьяновой сын, Греты!
– Одно другому не мешает, - хохотнул Илюха.
– Заткнись, - сказал Тимур.
– Ну, прости, - Илюха тут же пошел на попятный.
– Прости, если чего не так... Просто странно мне...
– Какой ты странный неухоженный мальчик, - задумчиво сказал театрал-спекулянт.
– Имея таких родителей...
Тимур промолчал.
***
– Категорически запрещается использовать на сцене открытый огонь! Категорически, Тимьянов! Я предупреждала!
– Но ведь света не было, - повторил Тимур, стараясь, чтобы голос звучал доброжелательно.
–
– Кто позволил вам занимать помещение до часу ночи? У нас уже был подобный разговор, помните, Тимьянов?
На столе перед администраторшей лежала огромная коробка конфет. Но женщина не смотрела на коробку - она смотрела Тимуру в глаза; раздражение ее не было наигранным. Она действительно очень злилась.
После бессонной ночи оставаться невозмутимым было стократ труднее, чем обычно. Тимуру хотелось стукнуть по столу кулаком - так, чтобы проклятая коробка конфет подскочила. Ему хотелось высказать в лицо этой женщине все, что он думает по поводу ее клуба, и руководства этим клубом, и облаченных властью тетушек, обожающих запреты; потом, возможно, будет стыдно, мучительно стыдно, и, что самое главное, спектакль перед самой премьерой окажется на улице...
– Я обещаю, что огня больше не будет, - сказал Тимур кротко.
– Я обещаю, что мы будем освобождать сцену не позже двадцати трех ноль-ноль... Я очень прошу вас отпереть подсобку и вернуть нам наши вещи.
И он вытащил из нагрудного кармана и положил поверх коробки свой последний козырь - два билета на Кон. На "Комедию характеров", на сегодня; два билета, пропахшие дымом ночного костра, оплаченные бодрствованием в очереди - и остатками сбережений. (Второй билет он собирался продать перед началом спектакля по "вечерним ценам" - и таким образом хоть как-то залатать дыру в бюджете; призраком явилась - и ушла - мысль пригласить Ирку. Нет, не нужно...)
Он смотрел, как меняется выражение лица администраторши. Как она разглядывает билеты - сперва брезгливо, потом недоуменно, потом с интересом. И как, наконец, решается взять их в руки. Билеты на Кон - ослепительно белые, без виньеток и лишних надписей, только дата, ряд и место. И в уголке надпись от руки: "Кон ждет вас".
– М-да, - сказала администраторша задумчиво.
Билеты были в партер. Спекулятивная их стоимость равнялась двум администраторшиным зарплатам. Неудивительно, с такой-то родней, неприязненно подумала администраторша; вслух ничего не сказала, но прочитать эту мысль на желтом нахмуренном лбу не сумел бы только слепой.
– Ладно, Тимьянов, - сказала женщина, выдержав для приличия паузу. Вот вам ключи от подсобки. Если еще раз увижу на сцене огонь или, упаси Господи, кто-то закурит... Ноги вашей не будет в этом помещении. Так и знайте.
***
После обеда пошел дождь; Тимур упаковал коробку с фонограммой в полиэтиленовый пакет, листы с партитурой в толстую пластиковую папку, надвинул капюшон на самые брови и пошел к Кону.
Перед служебным входом никого не было, но Тимур не обольщался. За этой дверью наверняка наблюдают, и все, кому надо, уже через полчаса узнают, что "упрямый мальчишка приперся к Кону со своими шмотками"...
В прихожей Тимур постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку, позволяя дождевой воде сбежать с плаща и ботинок и собраться в небольшую лужу на каменном полу. Привыкая к пристальному взгляду. Принуждая себя расслабиться - и не бояться.