Конан и Властелин смерти Танзы
Шрифт:
Конан устремился на помощь другу, и тут до него дошло, что тонкая фигура принадлежит женщине. На ее загорелом лице, худощавом, но слишком красивом, чтобы его можно было бы забыть, сверкали глаза, оттенком схожим с собственными глазами северянина.
Киммериец поднял меч.
— О, женщина с синими глазами! Как тебя зовут? Обычно я складываю песнь об убитых достойных противников.
— Меня называют Лисинкa Meртyс, — ответила воительница. — Но не упоминай этого в песне, даже если выживешь и будешь в состоянии петь. Я уверена, когда ты поешь, крошатся и коровы прекращают мычать.
Ее голос звучал
— Я не пою для воинов, которых убиваю, — продолжала она. — Тем не менее, моя честь требует узнать также и твое имя.
— Селлус… — начал было Конан, но решил, что смелая женщина заслуживает перед смертью узнать правду: — Я Конан из Киммерии.
— Та страна мне почти не известна, но почему волк бежит рядом с аквилонскими собаками? Ее легкий прямой меч непринужденно описывал круги в воздухе возле обутой ноги.
Глядя женщине в глаза, Конан следил за ней, готовый отразить любой выпад, и оценил стремительные перемещения лезвия.
— Меня связывает клятва, и эти люди нуждаются во мне, чтобы я благополучно вывел их из леса.
— Значит, ты дал рабскую клятву помогать этим младенцам? — неприкрытое презрение в ее голосе не хуже ременной петли могло бы сдавить горло менее опытного человека.
— А ты кому присягала? — прищурился Конан. — Не похоже, что такие как ты способны бросить своих подопечных. Ну, ладно. Итак, почему бы нам прямо сейчас не уладить все разногласия? За Лисинку ответил ее клинок. Лезвие вращалось настолько быстро, что глаза Конана едва успевали следовать за ним. Он призвал на помощь всю свою ловкость, чтобы вовремя отпрыгивать от смертоносных ударов, не растоптав при этом раненного Taрмиса Рoга. В свою очередь Конан старался достать ее встречными выпадами, но женщина всякий раз успевала их парировать. Она кружилась подобно вихрю и оказывалась перед киммерийцем, когда тот только начинал задумываться об атаке на ее тылы.
Прекратив вращение вокруг Конана, женщина, выбрав момент, метнула кинжал в противника. Оружие было нацелено в горло, и спасли киммерийца, возможно, только мускулы шеи, достаточно жесткие, чтобы уберечь от верной гибели. Варвар почувствовал стекающую струйкой кровь, но отнюдь не смертельную рану. Он ринулся на Лисинку, но та, смеясь, увернулась.
Двое бойцов трижды обошли друг друга прежде, чем сблизились вновь. Конан думал, что его спина в безопасности, потому что там стояли его воины, и еще потому, что Лисинкa не казалась способной на подлость. Заботясь о собственной чести, он сделал знак Смотрителям, готовым напасть на Лисинку сзади. Киммериец знал, что стрелы по-прежнему летят в обоих направлениях, что сталь продолжает сталкиваться со сталью, а воины умирают, истекая кровью. Правда, все это не имело сколько-нибудь важного значения, ведь он до сих пор не смог одержать победу в честном поединке над этой сильной женщиной.
Развязка наступила быстрее, чем можно было предполагать, и те, кто наблюдал со стороны, впоследствии затруднялись точно описать увиденное. Однако Конан помнил бы кульминационный момент борьбы и в день собственной смерти,
Лисинкa прыгнула на него. Из ее защитного ручного браслета вдруг выскочил маленький дротик, ударивший в запястье варвара. Сведенная судорогой рука выпустила меч.
Тем не менее, Конан метнулся к женщине, и захватил клинок Лисинке перекрестием своего кинжала. Незамедлительно выхватив второй стилет, она попыталась ударить его в бедро.
Уклоняясь от удара, северянин все же вырвал ее меч. Рядом с киммерийцем оказалось чье-то потерянное копье. Конан рванулся за ним, чтобы сразу напасть. И напал, используя его как защиту, одновременно выбрасывая вверх одну ногу. Он метил в живот или колено Лисинки, но поскольку женщина стояла пригнувшись, сапог ударил по кисти. Ее меч, в свою очередь, загремел на земле.
Конан пинком отбросил упавшее лезвие подальше. Лисинкa кинулась к клинку, но киммериец успел к нему раньше, придавив оружие ногой. Тогда женщина снова ударила противника по бедру кинжалом. Развернув копье, варвар ткнул вниз тупым концом, который угодил в предплечье Лисинки. Кинжал выпал из онемевших пальцев, пристроившись рядом с мечом. И прежде, чем та смогла увернуться, Конан подмял женщину под себя, придавив к земле своим весом и приставив к ее горлу наконечник копья.
— Ну, Лисинкa Meртус, я все-таки победил, хотя ты, возможно, не должна была проиграть. Теперь мы можем вместе спеть песню об этом сражении.
— Думаю, мой голос не лучше твоего, Конан, — худощавое лицо женщины исказилось в подобии улыбки. — Мы перепугали бы всех в этом лесу.
— Смотрители здесь лишь потому, чтобы вернуть разбойников к мирной жизни.
Прощение гарантировано всем, кто пожелает отказаться от грабежей.
— После того, как мы гнили в зловонных норах на сырой земле и помоях в течение многих лет, ни один из нас не пригоден к чему-то другому, — прохрипела Лисинкa. — А прощение в наше время приходит только к тем, у кого есть золото.
Услышав такое, Конан не нашел слов для возражений. Он разумно перевел разговор на предмет, более близкий его сердцу. Варвар знал, что ни законы Аквилонии, ни Kларнидес не уполномочили его вести переговоры, но тут был некий золотой момент, который может больше не представиться, и нечего ждать чьего-либо разрешения.
— Мы рассеяли ваши силы, и, по крайней мере, можем повторить то же самое снова, в любой час, когда захотим, — резко ответил Конан. Его голос напугал бы большинство смертных и даже некоторых богов, разумеется, не считая Крома.
Лисинкa рассмеялась.
— Разве я не убедила тебя, что нам лучше гнить тут, в нашем лесу, нежели в темницах Нумедидеса? — Неужели мне не удастся предложить тебе другой вариант? Например, перемирие.
Так чтобы обе наши стороны смогли собрать своих мертвых и раненных. А пока, ты в праве переговорить с соратниками и выяснить их настроения.
Она засмеялась снова, но уже более мягко.
— С чего ты взял, что я стану прислушиваться к советам своих последователей? — Потому что ты похожа на умного лидера, который слушает тех, кого ведет в бой. В противном случае, такие вожди получают копье в спину в какой-нибудь ночной склоке. И их оставляют гнить не погребенными на месте убийства.