Концепция силы. Юлька
Шрифт:
«Мне не оставили выхода!» Грязная река смутных мыслей плеснула серой пеной — и это стало вторым пониманием. Ясная мысль. Нет выбора — за неё решили.
Дурёхи что-то вымученно пискнули и смолкли.
«Я не хочу, чтобы за меня решали…»
Она смотрела на живое движение за тёплыми стёклами, и свирепая волна вздымалась снизу вверх, заставляя девушку поднимать напряжённый подбородок. «Я не хочу прокрустова ложа — пусть даже из благих побуждений. Мне нужно самой найти…»
Ярость обрушилась так внезапно, что заслонила причины своего появления. Юлька уже ни о чём не думала, смотрела на ближайший дом с ненавистью,
— Психуешь!
Словесная пощёчина заставила её вздрогнуть, а Юлька-грубиянка добавила:
— Учти: про тот дом ты тоже только воображала. Подумай, сколько детей в этих…
«Господи, что я делаю!» Юлька засуетилась, прогоняя образы умирающих домов — они же назойливо вставали перед глазами, и она столкнулась со страшной проблемой: умом она понимала, что необходимо переключить мысли и воображение на другое, а кто-то гадливенький внутри неё всё подсовывал эти образы и подсовывал. И этот гадливенький тоже была она, потому что хотелось проверить свои способности, а когда же их проверять, как не сейчас, и посмотри, как это просто: видишь здание, вспоминаешь кадр из фильма… «Не хочу!!» Любой кадр, хоть из художественного, хоть из документального… Ну, давай… Помнишь?.. Дом подрагивает и…
— Тварь скользкая!.. — сквозь зубы выговорила Юлька-грубиянка.
— Прекрасно в нас влюблённое вино, — горячо, как молитву, зашептала Юлька спасительным кругом подброшенные слова. — И добрый хлеб, что в печь для нас садится… — Она заставила себя прочувствовать этот хлеб, увидеть его: бабушка вынимает из печи чёрные круглые формы, хлеб в них высокий, с матово-тёмной корочкой; бабушка отламывает ломоть — горячий — в руках не удержишь, сверху бросает горсть крупной серой соли, и вот первый кус во рту — разваливающаяся мякоть, ещё липнущая к зубам, крепкий аромат пропечённой корки, в носу щекотно…
Оказывается, она отошла от дороги, прислонилась к неровному стволу рябины, судорожно прижав сумку и портфель с тетрадями к себе. Машины двумя потоками с обеих сторон дороги оживили улицу. Юлька увидела их. Они заставили подумать о времени. Подтянув рукав, долго смотрела на часы, пока не поняла, что на работу успеет с приличным запасом, даже если пойдёт пешком.
«Не хочу пешком. Не о том буду думать. А ехать-то с пересадкой — денег жалко. Да ну! Себя жалеть — денег жалко. Среди людей о дряни всякой не больно-то думается… Ладно, где здесь остановка?»
Утренняя теснота в троллейбусе оказалась чуть тише вечерней. Постоянно входящие люди постепенно оттеснили девушку вперёд. Перед кабиной водителя она ухватилась за поручни и почувствовала себя уверенней. По странной ассоциации она вспомнила давно прочитанный рассказ о человеке, который всё время старался замешаться в толпу или хотя бы пройти несколько шагов рядом с людьми, — и сейчас тщетно пыталась припомнить автора. Тогда рассказ оставил у Юльки чувство недоумения. Она-то всегда старалась выгадать момент, чтобы побыть в одиночестве. Теперь — поняла. Люди — единственное спасение от неотвязных, жутких мыслей. Кто же автор…
С переднего сиденья начала вставать
Она встала к передним дверям и в воздух тревожно спросила:
— Ай откроет он мне? Нет ли?
— Не бойся, бабуля, постучим — откроет! — сверху вниз прогудел широкоплечий парень в куртке.
Троллейбус стал замедлять движение. Деловито сопя, с нижней ступени мимо старухи протиснулись трое шустрых мальчишек с толстыми ранцами.
Старуха перекрестилась в пустое пространство на ступенями:
— Благослови, Господи, и эту машину, и водителя хорошего, и путь мой лёгкий. И всем дорогу дай ровную… Спаси тебя Бог, водитель, хорошо довёз.
Она вышла, а водитель, за своей дверью не слышавший ни слова, повёл троллейбус дальше.
Юлька и не заметила, что затаила дыхание и улыбается. А потом скользнула взглядом по близко сидящим и стоящим — все, кто слышал негромкую речь старухи, улыбались. Трое школьников — нет, одна девочка среди них, вон косички по плечам струятся, — перешёптывались: «Как в церкви», а парень в куртке хмурил брови, как будто недоверчиво прислушивался к чему-то.
32
Юлька стояла у доски и растерянно глядела на шестой класс. А класс напряжённо смотрел на неё, хотя самые легкомысленные уже начинали тихонько хихикать.
— Ну… Это… которое называется… — снова попробовала Юлька и снова замолчала — в одной руке сборник диктантов, в другой — мел, которым она только что написала дату на доске.
В самом начале урока ей срочно понадобился некий предмет, но его наименование совершенно вылетело из памяти. Такое с нею уже случалось в этом классе и в прошлом году. Да что — в этом классе! Несколько раз за год, упорно думая о какой-либо проблеме, Юлька напрочь забывала какое-нибудь слово и порой до конца урока могла и не припомнить его. Дети с пониманием относились к выкрутасам своей учительницы. Юлька даже полагала: некоторые решили, что таким образом она проверяет их на сообразительность.
— Мел? — неуверенно предположил один.
— Тряпка? — Староста класса, высокая властная девочка, привстала, бдительно выглядывая дежурных. На неё зашикали: «Вон две лежат. Сиди на месте!»
— Юлия Михайловна, — тихонько позвали от двери. Из коридора улыбалась учительница физкультуры, протягивая в дверной зазор классный журнал. — Ребята забыли забрать с собой…
— Спасибо! — Юлька так обрадовалась, что почти беззаботно объяснила классу: — Именно о журнале я и хотела спросить! А теперь — выслушайте, пожалуйста, текст диктанта.
Она встала у окна, чтобы видеть всех, и начала диктовку.
Вскоре пришлось присесть: плохо склеенные страницы отнюдь не новой книги то и дело норовили выпорхнуть из обложки. Кроме того в сборнике оказалась целая куча разнокалиберных листочков: анализы предыдущих контрольных работ;, прошлогодние оценки, записанные второпях, чтобы не забыть сразу выставить в журнал; заметки, на что обратить внимание в работе над ошибками; небрежные рисунки и уж совсем посторонние записи. И все они тоже выжидали момента скользнуть на пол.