Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
Никто их не ругает, на них не кричит, послушанья не требует, вот они и резвятся, вольно и беззаботно, как рыбки в водах теплого океана. В Москве же волоком тащат несчастных в метро и на них же шипят:
– Быстрее, быстрей...
И матерей - озлобленных, взъерошенных, некрасивых - жалко, и ребятишек - тоже. Может, и хорошо, что у нее узкий таз и она не может рожать, может, и хорошо, что испугалась кесарева и у них нет детей?
Да, наверное, хорошо; вдруг бы она тоже на малыша своего орала?
***
Врача
– Никакая у тебя не амеба, - заявила она.
– Никакая не хроническая дизентерия, а просто депрессия.
Нервная депрессия, вот что я тебе скажу, дорогая.
– Депрессия?
– удивился Алик, и в маленьких бесцветных его глазах загорелась тревога.
– Это еще что за зверь?
Маша забежала к ним после дневного концерта - передохнуть перед репетицией. Кудрявая хохотушка, в узких брючках и свитере (концертное платье, аккуратно, умело сложенное, таскала в большущей сумке), с узенькой, бесценной скрипочкой - копия Страдивари, - она была легка и подвижна, как ртуть.
– Хорошо тебе. Маша, - вздыхала не раз Рабигуль.
– Скрипка не только царица музыки...
– А что еще?
– А еще удобна для передвижения.
– Да уж, - охотно соглашалась Маша.
– Мы с ней легки на подъем.
И она дружески похлопывала футляр скрипочки, точно наездник своего верного скакуна.
– Так что за зверь, спрашиваю?
– повторил Алик, стараясь, чтобы вопрос звучал небрежно, потому что слово его испугало: он же знал, что такое депрессия, скажем, в промышленности. Застой, умирание...
Маша, усевшись поудобнее в кресле, принялась загибать пальцы, перечисляя симптомы, обращаясь в основном к Рабигуль:
– Худеешь - раз, не спишь - два, инструмент, можно сказать, не берешь в руки - три, композиции свои никому не показываешь...
– Потому что они - ерунда, - пробормотала Рабигуль.
Даже на эту короткую фразу сколько же у нее ушло сил!
– Ты так считаешь?
– зорко взглянула на нее Маша.
– Тогда - четыре.
– Что - "четыре"?
– нахмурился, изо всех сил стараясь уловить суть, Алик;
– Собственные композиции кажутся теперь нашей Гульке ерундой, подчеркнув интонацией слово "теперь", пояснила Маша. Ее обычно озорные глаза на сей раз были серьезны.
Рабигуль вяло махнула рукой, тяжело встала со стула и поплелась к дивану.
– Не обидишься?
– устало и тихо спросила она Машу.
– Я полежу.
Не дожидаясь ответа, легла на диван, отвернулась к стене и поджала ноги.
– Одеяло бы мне...
Но при мысли о том, что за одеялом придется встать, Рабигуль чуть не стошнило.
Алик озадаченно переглянулся с Машей, взял плед - он лежал у Гули в ногах, - заботливо укутал жену. "Про плед-то я и забыла..." - краем сознания отметила Рабигуль. Туман заволакивал
– А как же понос?
– выдвинул последний и, как ему казалось, весомый аргумент Алик.
Все, что угодно, только не эта странная, пугающая своей неопределенностью, мистическая какая-то хворь. Уж лучше амеба или там малярия!
– Желудок часто так реагирует, - понизив голос, сказала Маша.
– Там, в Азии-Африке, происходит дисбаланс в нервной системе... У нас, европейцев.
– Да ты-то откуда знаешь?
– вскипел Алик, неожиданно разъярившись на ни в чем не повинную Машу.
– К сожалению, знаю, - не обиделась Маша.
– Помнишь, как я работала по контракту в Индии?
– Ну помню, - угрюмо буркнул Алик.
– Потом целый год выкарабкивалась, - нехотя призналась Маша: вообще-то это была ее тайна.
– Хорошо, что нашла врача. Передам его Гульке, если он жив и никуда не отъехал.
– Но Гуля же не европейка, - радостно вспомнил Алик.
– Она-то как раз из Азии! Ты же знаешь, она уйгурка, из Талды-Кургана.
– А помнишь, как она болела первые годы в Москве?
– не сдавалась непреклонная Маша.
– Еле-еле привыкла... И кстати, Алжир - далеко не Талды-Курган, совсем другой край света.
– Но в Алжире ей было хорошо, просто здорово, - продолжал упорствовать Алик.
Он был человек простой, технический, и все эти тонкости его бесили.
– Там - да, но теперь же она вернулась!
– Перестаньте...
– застонала с дивана Гуля, и Алик с Машей испуганно попритихли - столько боли и безысходности было в этом печальном голосе. Уйдите, пожалуйста, на кухню... Вы так шумите...
Ничего они не шумели, говорили почти что шепотом: все надеялись. Гуля заснет.
На цыпочках, покосившись на плед, под которым, как от озноба, мелко-мелко дрожала Гуля - "А ведь у нас тепло", - испуганно подумал Алик, на ее черные волосы, отброшенные на подушку, он с Машей перебрался в кухню. И там, окончательно сломленный, дал честное слово, что покажет Гулю тому самому старичку, что вытащил из чего-то похожего Машу, если только он жив и не отчалил в Израиль.
***
Целый месяц, даже немного больше, Рабигуль пила таблетки с длинными, пугающими названиями - а уж какие были к ним аннотации, лучше и не читать! сначала нехотя и со страхом, потом охотно, едва ли не жадно, потому что жизнь медленно и со скрипом, но поворачивалась к ней лицом и потому что тоже медленно и со скрипом - возвращался сон и иногда ей даже хотелось есть. Потом испугалась снова, когда Абрам Исаакович постепенно и осторожно стал снижать дозу.
– А вдруг опять?..
– робко спросила Рабигуль.