Концерт для виолончели с оркестром

Катасонова Елена Николаевна

– Ну.., мы же сегодня виделись, - неловко попыталась объяснить Рабигуль.
– Зачем тебе ехать в такую даль?

– Да мне не трудно.

Из последних сил, с упорством отчаяния Алик старался удержаться хотя бы на этой - зыбкой, неверной почве. Ведь ему было нужно так мало! Он тут же отринул все свои дерзкие притязания. Пусть только позволит быть рядом, хоть иногда! И все. И все!

– Не в этом дело...

Ресницы поднимались и опускались, прикрывая черные матовые глаза. Так вот почему они кажутся такими огромными:

зрачок сливается с радужной оболочкой, и это так неожиданно, необычно! Все в этой девушке необычно, единственно, неповторимо.

– А в чем?
– хрипло спросил Алик.

– Девчонки смеются, - по-детски обиженно ответила Рабигуль.
– "Что, говорят, - он таскается?"

– Пусть смеются, - заглянул ей в глаза Алик.
– Мне все равно.

Что ж это с голосом? Слова протискиваются через глотку с таким трудом! И голос совсем чужой - хриплый, больной и несчастный голос.

– Нет, не пусть, - покачала головой Рабигуль.
– И мне вовсе не все равно.

Алик внезапно понял, зачем его пригласили: чтобы вежливо распрощаться. "Не надо!
– беззвучно и жалко взмолился он.
– Я не могу без тебя!" И вдруг спасительная мысль пришла ему в голову.

– Хорошо, завтра я не приду, - покорно согласился он.
– Значит, увидимся послезавтра?

Он постарался произнести это весело, непринужденно, вот только голос срывался.

– Нет, совсем не надо, - с восточной непроницаемостью и восточной жестокостью, даже не понимая, как она жестока, отобрала у Алика спасательный круг Рабигуль.
– Мы всегда ходили с Машей...

– Так пусть и она идет с нами!

Алику было уже все равно - гордость там, мужское достоинство, самолюбие, - лишь бы спастись - на шатком плоту, в ледяном бурном море.

– Да не надо же, говорю!
– вспыхнула Рабигуль и даже ножкой в мохнатой тапочке стукнула об пол от нетерпения. Гнев вспыхнул в темных глазах.

И этот гнев, эта маленькая, топнувшая об пол ножка сказали Алику все яснее самых ясных слов: он ей не нужен ни в каком качестве. Даже в ранге носильщика.

– Что ж, - кто-то чужой, казалось, говорил за него, - тогда до свидания.

– До свидания.

Что значат слова? Какое свидание? Они же прощались навеки.

Пошатываясь от жестокого, коварного в своей неожиданности удара, Алик вышел на улицу. Ветер стих, потеплело. А его колотила дрожь. Сутулясь, подняв воротник пальто, он зашагал к метро, механически передвигая озябшие сразу ноги.

– Эй, парень!
– Контролерша всей своей мощной грудью загородила путь к турникету.
– Пьяных не пускаем.

– А кто пьяный?
– тупо спросил Алик.

Он стоял перед жизнерадостной контролершей, пошатываясь, сунув руки в карманы.

– Ты, а кто ж еще?
– воинственно сказала тетка.
– А ну дыхни!.. Гляди-ка, не пахнет.
– Она озабоченно заглянула в глаза странному пассажиру.
– Да ты никак

болен?

– Да, - ответил Алик, и это было, как ни странно, правдой.

4

Падал снег, пушистый и мягкий, февральский снег. Но теперь же стоял декабрь, снегу положено быть сухим, ломким, колючим. Рабигуль так и сказала Маше, когда шли они утром в Гнесинку, а снег падал и падал, и Рабигуль тревожно косилась через плечо на футляр, а Маша смахивала варежкой снег со своей скрипочки.

– Смешно, - засмеялась Маша.

Рабигуль вопросительно посмотрела на подружку.

– Как мы боимся за свои инструменты, - ответила на ее взгляд Маша. Знаем ведь, что футляры надежны.

– Да еще в чехлах!
– подхватила Рабигуль.

– А все равно боимся, - закончила фразу Маша.
– Дай-ка я зайду с той стороны да и возьму тебя покрепче под руку. Эх, нет твоего верного рыцаря!

– Да, рыцаря нет, - с неожиданной печалью подтвердила Рабигуль.

– И зачем ты его прогнала?
– недоумевающе пожала плечами Маша. Стой-ка...

Они остановились. Маша перекинула русые косы со спины на плечи, старательно потрясла каждую - снежинки посыпались на светло-коричневое пальто.

– Надоели!
– капризно заявила она.
– Честное слово, срежу к чертовой матери! Получим стипендию, пойду к нашему парикмахеру, и пусть сделает мне короткую стрижку.

Вся Гнесинка считала старенького парикмахера в одном из арбатских переулков своим.

– Не кокетничай, - сурово заметила Рабигуль.
– Сама знаешь: все твоим косам еще как завидуют. Пошли, а то опоздаем.

И они двинулись дальше.

– А ведь я скучаю о нем, - застенчиво призналась Рабигуль.

– О ком?

Мысли Маши были уже далеко.

– Об Алике.

Маша недоверчиво покосилась на Рабигуль. Бог мой, сколько нежности в голосе! "Подумаешь, какой-то Алик..." Сама она никогда ни о ком не скучала. Ей все и всех заменяла музыка, ни на что и ни на кого времени просто не оставалось. Да и желания.

– Так позвони сама, - добродушно предложила она.

– Никогда!
– мгновенно вспыхнула Рабигуль.
– И потом, у меня нет его телефона...

– А почему?
– все так же рассеянно спросила Маша. Сегодня ее исполнение представляли профессору, и она заранее волновалась.

– Понимаешь, он всегда был рядом... Приходил каждый день... Да и откуда звонить? У нас же нет телефона.

– Откуда!
– фыркнула Маша.
– Из автомата!

Проигрывая мысленно прелюд, она тем не менее краем уха все слышала. Рабигуль печально молчала.

– А Владька?
– вспомнила Маша.
– Он за тобой вроде бегает.

– Владька - бабник.
– Рабигуль с трудом выговорила непривычное для нее, грубое слово.
– Пошел провожать и сразу полез целоваться.

– Ну и что?
– удивилась Маша.
– Подумаешь...