Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
Маша весело поглядывала на Алика - ишь, раскомандовался, - Рабигуль же неторопливо и невозмутимо пристраивала на голове свою неизменную крохотную красную шапочку.
– Простудишься!
– волновался Алик.
– Сегодня ветер!
– Не простужусь, - скупо улыбалась Рабигуль, втыкая в шапочку очередную шпильку.
– Здесь, в Москве, разве ветры? Вот у нас в Казахстане...
Легкое длинное пальто, узконосые туфельки... От ее изящества захватывало дух. Но ведь легкое же пальтишко!.. О виолончели Рабигуль заботилась
– А потом у меня будет два инструмента, - мечтательно говорила она, когда шли они к Гнесинке.
– Один дома и один в оркестре.
"Я куплю машину, - именно тогда озарило Алика.
– И буду возить Рабигуль вместе с ее виолончелью. Заработаю и куплю! Нам и за практику, говорят, заплатят". Знала бы Рабигуль, о чем думает этот юноша. Ей и в голову прийти не могло: они ведь даже не целовались, ничего такого друг другу не говорили! Но разве это важно? Главное, что решил он: эта удивительная, неприступная, ни на кого не похожая девушка станет его женой, обязательно.
– Два инструмента?
– удивленно и недоверчиво переспросил он.
– Чтоб не таскать тяжести?
– Не в этом дело.
– Рабигуль прищурилась, спасая глаза от взметнувшейся под ветром пыли.
– Просто, когда гастроли, инструменты уезжают заранее. Их везут каждый в отдельном ящике!
– с гордостью добавила она.
"Ух ты!
– восхитился Алик.
– Гастроли, концерты... Как она верит в себя! Оркестр... А если ничего не получится? Ну сколько в оркестре требуется виолончелистов? Это ж не инженеры на буровой..." Но спрашивать ни о чем не стал, молча подтянул широкую лямку. Даже ему оттягивало плечо.
Улица была еще темной. Горели еще фонари. "Могли бы хоть гнесинцам позволять высыпаться", - совершенно справедливо подумал Алик. Дул жесткий, как всегда перед снегом, ветер, редкие ледяные крупинки скупо падали с неба. Уже не дождь и еще не снег. Рабигуль впервые сама взяла Алика под руку.
– Скользко...
– Держись крепче.
Эта ее хрупкость, ее беззащитность умиляли до слез. Так хотелось ее защищать.
– Что ж ты все ходишь в туфельках?
– с жалостью и любовью взглянул на черные "лодочки" Алик.
– Холодно.
– Ага, - согласилась с ним Рабигуль.
– Завтра влезу в сапоги. А не хочется, - капризно протянула она.
Она уже привыкла к своему неизменному спутнику, к его каждодневным визитам. Он уже становился для нее своим. Но вдруг Рабигуль, пораженная внезапной мыслью, резко остановилась и заглянула Алику в лицо.
– Слушай, а как же ты? У вас, что же, нет разве лекций?
– Вообще-то есть, - сразу раскололся от неожиданности Алик.
– Но.., во вторую смену, - мгновенно нашелся он.
– Пошли.
– Нет, погоди.
– Рабигуль мучительно покраснела, смутилась.
– Ведь ты же меня и встречаешь.
Разве лекции, если они во вторую смену, заканчиваются так рано?
Алик молчал:
– Ты не надо, не приходи каждый день, - попросила она.
Алик покачал головой:
– Не могу.
– Почему?
– растерялась Рабигуль.
– Я сама в состоянии...
– Что?
– Носить виолончель. Она не такая уж и тяжелая, я привыкла. Только болит иногда плечо.
– Дело не в ней, - с трудом вымолвил Алик, упорно глядя в сторону.
– Не в виолончели.
Злой ветер налетал на них со всех сторон. Подняв воротники, глядя под ноги, чтоб не споткнуться, торопливо шли мимо люди.
– А в чем?
– распахнула черные как ночь глаза Рабигуль.
– В тебе, - беспомощно признался Алик и добавил, сдаваясь:
– Не могу я не видеть тебя.
– Но ты меня совсем не знаешь, - пробормотала Рабигуль и устыдилась банальности собственных слов.
– Все равно, - покачал головой Алик.
– Не знаю, что со мной творится: с утра до ночи только о тебе и думаю. А иногда и ночью, во сне. Просыпаюсь, и сразу - ты, со своей виолончелью.
Он закашлялся от волнения, и Рабигуль сочувственно постучала по его спине слабеньким кулачком.
– Когда у тебя нет занятий, я просто тону, пропадаю, - торопливо, словно боясь, что его перебьют, говорил Алик.
– Воскресений жду с ужасом.
А завтра как раз воскресенье, - добавил он упавшим голосом.
– Можно я приду к вам в гости?
– набрался он храбрости.
– Но мы все равно в Гнесинке...
Рабигуль снова взяла Алика под руку, и они пошли дальше. Теперь говорить стало легче: можно было не смотреть друг на друга.
– Мы там готовимся, репетируем, - объясняла Рабигуль.
– Но ты можешь зайти вечером.
– Да? А когда?
– торопливо спросил Алик. Рука его дрогнула.
– Часов в восемь. Мы уже будем дома.
"Мы"... Это он сразу усвоил... Ну и что? Да пусть в этой маленькой комнатке соберется хоть вся Гнесинка! Лишь бы там была Рабигуль. Сто раз он бывал уже в арбатском их тупичке, но впервые придет не поднести рыцарски виолончель, не проводить на занятия, а вот именно в гости!
***
– Слышь, Кир, дай бабочку!
– вечером позвонил Кириллу.
– Ого!
– одобрительно заметил Кирилл.
– Это уже кое-что... Дела продвигаются?
Да как он смеет так говорить? Дела... Придумал тоже!
– Так дашь или нет?
– сухо спросил Алик, и Кирилл понял, что вторгается на запретную территорию.
– Какой разговор!
– с жаром воскликнул он.
– Где встретимся?
– На "Октябрьской".
В глубине длинного вестибюля, у подсвеченных сиренево-синим ажурных ворот Кирилл передал другу эту милую замену галстука, ободряюще хлопнул Алика по спине, сказал на всякий случай: "Не дрейфь!" - и растворился в толпе.