Концертмейстер
Шрифт:
Наконец Арсений, до этого смотревший в основном куда-то в пол или себе на руки и только изредка поднимавший глаза на собеседника, направил свой выжидающий и вопиющий о высказывании взгляд на хозяина квартиры.
— Ты знаешь, — начал Петя, — конечно, может, я и не прав, но мне думается, твой отец был бы рад, если бы ты не терзал свою мать, простил бы ее, этого Волдемара и все бы зажили без чувства вины. Это только от тебя зависит. Понимаешь?
Арсения не вдохновила реакция друга. Но ругаться он с ним не стал. Тоже мне нашелся Исусик. Сам-то он простил тех, кто над ним измывался в армии, пока его не перевели к ним в оркестр? Мне сломали жизнь и продолжают ломать. А я прощать?
— Ладно. Иди покажи, где ты мне постелил. — Арсений допил
Долго не спалось. То, что сказал Петр, не шло от него прочь. «Все зависит от тебя. Понимаешь?» А вдруг так оно и есть?
Заканчивалось воскресенье. Новая неделя готовилась к старту.
* * *
Недели зимой тянутся медленнее, чем летом. Всем хочется, чтобы день начал хоть помалу, но прибавляться. В зимние недели умещается намного больше, чем в летние. Вот и в ту неделю декабря 1985 года уместилось многое.
Арсений Храповицкий, вернувшись в Ленинград, обнаружил несколько новых обстоятельств.
Первое, что он увидел, выйдя из здания вокзала, была красочная афиша концерта пианиста Семена Михнова.
До концерта оставалось шесть дней. С фотографии на афише его учитель будто вглядывался именно в него. Кто-то другой внутри рассудил, что надо обязательно выпросить у Катерины контрамарку. Ажиотаж, вероятно, ожидается гигантский. Но для него она найдет. Все же это их общий учитель.
Вторым его открытием стало, что Вика больше не живет в его квартире на Лесном. Она забрала все свои вещи. Так поступают, когда не собираются возвращаться ни при каких обстоятельствах. Он позвонил ей на работу, но и там ничего о ней не ведали и страшно беспокоились.
Арсений не расстроился. Сил расстраиваться не было.
Он поискал глазами какую-нибудь записку от нее. Но ничего подобного она не оставила.
«Всегда была со странностями, — заключил Арсений. — С ее этими разговорами, что мне ничто не мешает начать выступать сольно. Все так у нее просто! Не слишком, видимо, престижным для нее стало жить с концертмейстером».
Светлана Львовна Храповицкая три дня пробыла с Волдемаром в полном согласии во Владимире, но на четвертый они солидарно решили, что ей надо возвращаться домой. Мужем и женой им никак уже не стать, а для остального вместе им жить не обязательно. Светлана вернулась в Москву, навестила Олега в больнице вместе с Димкой, они прекрасно провели время, трепались, смеялись, не помышляя что-то выяснять и копаться в прошлом. Другого рецепта не существовало. И они его применили. Не сговариваясь. У Димки снова появились оба родителя, и он не без светлого сожаления отмечал для себя, что когда они разговаривают друг с другом, им обоим немного не до него. Но его это не пугало. Ведь главный человек для него теперь Аглая.
Лев Семенович все-таки простудился и всю неделю лежал в кровати, принимая лекарства и потребляя немыслимое количество чая с молоком и медом. Иногда он ощущал себя так, как в детстве.
Олег Храповицкий внимательно прочитал стихи Вениамина Отпевалова, который так и не признался в их авторстве. Замдиректора ИРЛИ не поленился и написал письменный отзыв. Стихи ему понравились. Вениамин был окрылен. Также в его палате починили барахливший до этого телевизор. Из ЦК партии его никто не искал. По всему выходило, посчитали его негодным для выполнения поставленной задачи. Зато с работы, когда прознали о том, что с ним случилось, звонили регулярно, — его подзывала к больничному телефону дежурная сестра. Его коллеги желали ему скорейшего выздоровления и ждали его возвращения.
Он никогда больше не будет подписывать никаких писем.
Генриетта Платова прожила эту неделю так, как прожила бы любую другую.
Лена Михнова, в девичестве Отпевалова, прилетела с мужем в Ленинград, повидалась с отцом и дедом, угостила их богатым ужином в «Астории». Все прошло великолепно. Но и отец, и даже дед показались ей чужими, словно она встречалась не с ними, а с артистами, исполняющими их
Были рады встрече.
Вениамин переночевал одну ночь у отца и уехал обратно в Москву. В голове его вертелось только одно: бросить к чертям врачебную карьеру, собрать книгу стихов и отнести ее в «Советский писатель».
В воскресенье Аполлинарий Отпевалов вышел из дома около шести вечера. Морозы временно оставили Ленинград в покое. Внизу все подтаивало, неприятно и склизко. Он направлялся в Большой зал Ленинградской филармонии. Всю операцию, которая началась почти сорок лет назад, он сейчас держал в голове с фотографической точностью, так математики держат в голове длинные формулы, а музыканты — произведения крупной формы.
Генриетту Платову он в свое время завербовал на редкость легко. Она попалась на подпольном аборте в несовершеннолетнем возрасте. Врач, практикующий освобождение блудливых советских школьниц от нежелательной беременности, сотрудничал с органами с давних времен. Выхода у него не было — давно бы гнил в тюряге за свои делишки, если бы НКВД не указало ему, как надлежит искупать свою вину перед законом. Генриетта была идеальным агентом, легко втиралась в доверие к тем, за кем необходим был пригляд. Он поспособствовал тому, чтоб ее приняли в театральное. Анненков все исполнил как просили, тем более что Платова ему и правда понравилась. Жаль, конечно, что Лапшин тогда явился на Собачью площадку! Чуть не засветил агента. Но нет худа без добра. Композитор очень пригодился. Слишком труслив. На него так легко оказалось все спихнуть: все аресты, все акции. Любопытно, что запущенный им механизм дискредитации Лапшина работал и по сей день без сбоев. Хотя, если бы засбоило, от него бы это не укрылось и он бы вмешался. Даже торча в Ленинградском КГБ. Нашел бы уж способ. Заговоривший композитор — это лишняя головная боль. Еще бы Платова осмелела и дала волю своему языку. А это уже форс-мажор.
То, что Платова дружила с Гудковой, придавало ситуации почти пикантность. Они, разумеется, не ведали, что работают на одного и того же человека. Прелесть!
Генриетта жива-здорова. В театре, правда, после того, как он в силу роковых обстоятельств утратил оперативный контакт со своими агентами, ее быстро раскусили. Вытурили из труппы. Талант ее на поверку оказался не таким уж исключительным.
После смерти Усатого такие агенты, как она, потеряли большую часть своей ценности. За треп уже не сажали и не казнили. Интеллигентам дали немного воли. Вербовать в их среде осведомителей отпала надобность. Хотя она до сих пор, наверное, трясется. Вдруг ее опять призовут? А может, и нет. Может, все забыла. Не важно. Такие, как она, люди — без судьбы. Их долго использовать опасно. Они способны исполнять только второстепенные роли.
Когда дурака и болтуна Сенина-Волгина пришлось изолировать, Отпевалов мастерски разыграл взятие Гудковой на допрос прямо из дома. Пока ее товарищи думали, что ее терзают на Лубянке, он трахался с ней в номере гостиницы «Метрополь». Она не могла ему отказать. И не отказывала. Когда в этот же вечер, в этом же «Метрополе» болван Франсуа сделал ей предложение, о чем Отпевалову сразу же доложила его осведомительница-певичка, офицер МГБ испытал удовольствие даже более острое, чем от секса.
Он сильно изменился. Но она его ни с кем не спутает. Можно не сомневаться. Женщины всегда узнают тех, с кем спали, сколько бы лет ни прошло.
У этой драмы отложенный финал.
Арсению Катя дала билет в седьмой ряд. Он надел лучший свой костюм, тот, что берег для воображаемого сольного концерта. Увы, только воображаемого.
С первых тактов стало очевидно: Семен Ростиславович находился в блестящей форме. Третий концерт Рахманинова летел над зрительными рядами, каждого уводя за собой, приподнимая над обыденностью, завораживая. Мравинский дирижировал аскетично, но поразительно точно и тонко. От Арсения не укрылось, что Лена сидит в пятом ряду, в нескольких метрах от него. Но она ни разу не повернулась в его сторону.