Концертмейстер
Шрифт:
* * *
— Что ты собираешься делать? — Светлана долго не решалась начать разговор, ожидая, что Волик сделает это за нее. Но он упорно молчал.
— Попробовать отыскать в тебе ту, что без памяти любила меня. — в голосе Саблина сквозила очевидная горечь, словно он сам не вполне верил в то, что сказал.
Женщина посмотрела на мужчину после этих слов так пристально, что тот не выдержал и отвел глаза.
— Тебе не кажется, что это пошло? — Светлана задыхалась от фальши — своей и
— Что, по-твоему, пошло?
— Вот так вот приехать ко мне с вещами и лепетать что-то о любви. Ты спросил вообще, как я?
— Раньше тебя бы это, наверное, не смутило.
— Но раньше ты ко мне не приходил под вечер с вещами. И никогда не обозначал таких своих планов.
— Так некуда было приходить.
— А сейчас есть куда? Ты уверен?
— Сейчас мне некуда идти. И сейчас я только что выпущенный на волю зэк, а не молодой врач из Владимира, как раньше.
— Боже мой, о чем это мы? — вдруг вскрикнула Светлана и порывисто обняла Волдемара, не как возлюбленного, а просто как человека, которого уже и не чаяла увидеть и вот он, живой, стоит перед ней, его можно пощупать, вдохнуть его запах.
От тоже обнял ее, сначала совсем легко, а потом все крепче, в конце концов сжав ее так, что она едва не задохнулась. Она чуть отпрянула от него, улыбнулась. Лицо ее просветлело, стало на миг совсем юным, все горести сошли с него, как сходит и облупляется краска со старых стен. Она опять прижалась к нему, уже сама, в этом ее порыве было что-то такое родное, теплое, ничем не замутненное, что он едва не разрыдался.
Она привстала на цыпочки и начала тихо-тихо целовать его щеки. Он снял очки, близоруко прищурился, сжал ее руки в своих руках. Все, что за эти годы выросло между ними, теперь исчезало как по мановению волшебной палочки. Для них снова на дворе начинался 1970 год, а не кончался 1985-й. И только снег, бесконечный снег, сберегающий русскую землю, снег во Владимире и снег в Москве, был тот же самый, вечный, полный тех свойств, что приписывают ему особо впечатлительные натуры. Машина времени не такая уж фантастика, если питается она от силы человеческих чувств.
Они замерли. Вросли друг в друга. Боялись пошевелиться, что-то вспугнуть начинающееся пока тихо и робко, но готовое в любой момент подняться на крещендо до последнего возможного накала страстей.
И вот сверху послышалось принужденное покашливание. Оно все нарушило, как нарушается симфоническое полотно, если инструменты вдруг сбились с ритма и разошлись с дирижером.
Они оба одновременно встрепенулись. Встрепенулись как сказочные персонажи, застигнутые врасплох сказочным злом.
Стекло чуть скрипнуло, принимая неожиданный порыв ветра.
С верхней площадки на них смотрела дама необъятных размеров, в розовом халате, вышитом какими-то не опознаваемыми голубыми цветочками. На голове у нее красовалось подобие чалмы. Похоже, она накрасила волосы хной и теперь ждала, пока краска должным образом впитается.
— А я-то думаю, кто это здесь дымит? А это Светлана Львовна, оказывается. Ну, вам можно. Вы своя, — она медленно и немного угрожающе, чуть покачиваясь на полных ногах, стала спускаться к ним.
Досада
— Вера Петровна. — Барковская протянула Волдемару полную и мягкую руку.
Саблин пожал ее теплые, как будто клейкие пальцы нехотя, чем, очевидно, разочаровал женщину, ожидавшую, что он припадет к ее руке губами.
— Волдемар Анатольевич!
— Это мой бывший сослуживец. Вот приехал на симпозиум. А в гостинице мест нет. Вышли с ним покурить. Я, кстати, бросаю. Сегодня это четвертая сигарета.
— Ясно, ясно. — Барковская шарила глазами по Волдемару и Светлане, как муж шарит по квартире в отсутствие жены в поисках следов ее измены.
Храповицкая подумала, что, если сейчас на лестнице появятся Аглая Динская и два ее сына, у Веры Петровны мозг так перегреется, что поползет из головы, по дороге перемешавшись с хной. Веру Петровну Светлана Львовна искренне ненавидела, покойного ее мужа считала бездарем и сталинским прислужником. Отец как-то рассказывал ей, что настоящая фамилия Барковского Холопов и что он поменял ее, считая, что «Барковский» звучит более респектабельно. Хотя прекрасному музыковеду и умнице Юрию Холопову фамилия совсем не мешала.
— Вы уж извините, что я в таком виде. Чую, кто-то дымит на лестнице. А время сейчас, сами знаете, неспокойное. Тут и мотоциклисты теперь разъезжают по дворам как по стадиону, и шпаны всякой хватает. Вдруг кто чужой в подъезд поднялся? С этих станется. Ни стыда, ни совести. Тем более что Клавдия Ивановна, лифтерша наша, сами знаете, иногда так крепко спит сидя, что мимо нее всякий проскочить может. Да она и когда не храпит, иногда ленится спрашивать, кто к кому идет. Я ее сто раз на этом ловила. — Барковская явно не собиралась уходить.
— Какой управдом, такие и лифтеры, — зло сказала Светлана Львовна. Барковская с управдомшей Толстиковой находилась в приятельских отношениях, и Храповицкая не преминула ее кольнуть.
Барковская промолчала.
Саблин закурил еще сигарету. Его забавляла эта сцена. Баба была более чем колоритной.
— Послушайте, давайте я вас угощу пирожками. Я сегодня пекла, такие вкусные получились — пальчики оближешь. Мои обещали заехать, но у них не получилось. Петенька, внучек мой, — Барковская обращалась сейчас только к Саблину, — захворал. А Люда — это дочь моя — не захотела его оставлять одного. Так что пирожков много, с капустой, с мясом, а пробовать их особо некому.
— Да мы только что поужинали, — вмешалась Светлана. — Спасибо!
— Нет, нет. Я вас так просто не отпущу. Поднимайтесь.
Барковская страдала от нестерпимой скуки и любой повод использовала, чтобы ее развеять. А тут повод был просто-таки гигантским, невиданным. Незнакомый мужчина у Норштейнов! Да еще такой интересный, мужественный. Это редкая удача! Ничего нельзя упустить.
— Честно скажу, от пирожков я не откажусь. — Саблин зевнул и потянулся. — Сейчас, мы только докурим.