Концессия

Далецкий Павел Леонидович

— Если ты знаешь, что я про тебя говорил, значит мне не нужно повторять сейчас этих слов. Интересно, сколько судов ты потребуешь для меня? Один суд ты потребуешь за то, что я называл тебя вором и убийцей. Второй за то, что я связал тебе руки. Третий за то, что я нес шкурки не тебе, а в «Интегралсоюз», четвертый за то, что в прошлом году я план охоты выполнил на сто пятьдесят процентов и получил, кроме денег и продуктов, премию — ружье «Савач». Ты знаешь это ружье? Еще бы!.. Вот, посмотри на него.

Елагин поднял ружье. Оно блеснуло металлическими и полированными частями. И по тому, как его поднял Елагин, как держал и как бережно поставил обратно, видно было, насколько дорога ему эта премия.

— А в этом году в премию дадут винчестер. И не один. Хорошие охотники получат

великолепные ружья... Сколькими же судами ты будешь нас судить? Тысячами судов... А я сказал Уэпичу: надо поймать Старого Джона и судить его нашим судом, всего одним судом: спрашивал ты разрешения советской власти приезжать к нам?

— Он спрашивал! — сказал Уэпич и рассмеялся. — Он спрашивал разрешения у Николая. Вот сидит Николай, который не хочет знать того счастья, которое приносит ему народ, он хочет твоего спирта и фетровой шляпы. Его сын нынче поедет в школу. Что Николаю до школы, ему нужен спирт. Что ему до того, что его сын, может быть, поедет потом учиться в Хабаровский техникум? Что ему до того, что его сын будет многое знать и вернется учить свой народ?.. Николай хочет пить водку и носить фетровую шляпу. И вот народ сегодня решит так: Николай больше не будет с нами, нет его для нас! От него отказывается народ.

Уэпич встал. Зейд разглядела Николая, на которого теперь смотрели все. Он сидел, опустив голову, упираясь руками в пол.

— А тебя, Старый Джон, мы передадим советской власти. Там ты потребуешь, чтобы Елагина судили всеми ста судами. Если ты хочешь сейчас говорить, говори, пусть тебя слушает, кто хочет, я тебя слушать не буду.

Он поднялся, чтобы уйти. Все поднялись и хлынули в разные стороны...

Елагин, держа в руке свое ружье, что-то громко говорил и смеялся. Старый Джон сидел на стуле, вытянув длинные ноги в шерстяных чулках и желтых ботинках. Николай попрежнему сидел, опустив голову и упершись руками в пол.

Зейд пошла со всеми.

За юртой было солнце. Оно пекло не хуже владивостокского. Горы, откуда она вчера вышла, не казались теперь страшными. Наоборот, это были заманчивые синие хребты, прорезанные ущельями, смягченные голубоватыми седловинами. Нет, горы не были теперь страшными.

Около юрты поставили длинный стол, Уэпич посадил гостью на почетное место.

— Завтра мы отвезем тебя и его, — сказал Уэпич. — А после обеда ты познакомься, пожалуйста, с нашими школьниками. Вон они смотрят на тебя и хотят похвастаться перед тобой.

МОСКВА СОВЕТУЕТ

На совещании у Свиридова Троян сидел за столом с правой стороны. Тут стоял графин, лежали последние номера «Правды» и два томика Плеханова в желтом папочном переплете.

Наискосок от Трояна поместились Сун Вей-фу и Святой Куст. Свиридов говорил негромким голосом и по обыкновению так, точно обращался в отдельности к каждому присутствующему.

— ...Обстановка, товарищи, сгущается... И... прежде всего, об американцах. У многих старых приморцев сохранились об американцах хорошие воспоминания. Партизаны помнят, как во время интервенции американцы не ладили с нашими самыми активными врагами — японцами. Может быть, иногда это и происходило из чувства симпатии к нам, но в основном это более гуманное отношение диктовалось соображениями конкурирующих капиталистов. Две страны — Америка и Япония — хотели одного и того же: захватить Маньчжурию и Приморье. Японцы, имевшие в Приморье войска и развязанные благодаря интервенции руки, предполагали сначала захватить Приморье, а потом Маньчжурию. Американцы, не располагавшие в Приморье значительными силами и вообще не имевшие армии, думали при помощи всевозможных манипуляций захватить сначала КВЖД и Маньчжурию, а затем уже Приморье. Чем кончились все эти затеи, вы знаете: Красная Армия смела их в мусорный ящик истории...

Свиридов сделал небольшое короткое движение ладонями, показывая ящик с мусором истории, и Троян почувствовал невольное удовлетворение: перед ним был человек, который как бы вхож был за кулисы мирового действа и знал не только то, что было, как все зрители и участники, но и то, что будет.

— Теперь открывается новая

глава наших взаимоотношений с империалистами, — продолжал Свиридов. — Американцы в последнее время необыкновенно активизировались. Они купили Чан Кай-ши и сумели разложить Гоминдан. Конечно, разложились те, кто имел к этому склонность. Через Чан Кай-ши американцы действуют на Чжан Цзо-лина и толкают его на борьбу с нами... Французы, пронюхав об американских манипуляциях в Маньчжурии, подняли предусмотрительно шум. Они вспомнили о своих былых капиталовложениях в Русско-Азиатский банк и требуют удаления с дороги СССР. Тем самым они предупреждают, что в завязавшейся игре они тоже партнеры и от своей доли не откажутся. Вслед за ними выступил английский генерал Сэттон с глубокомысленным заявлением, что управление дорогой должно перейти в руки международного контроля. Как известно, под международным контролем англичане всегда подразумевают свой собственный контроль. Тогда американцам, уразумевшим, что шила в мешке не утаишь, пришлось несколько приоткрыть свои карты, и Стимсон, министр иностранных дел США, выступил с секретным, однако же немедленно получившем известность, письмом, где он якобы соглашается назначить управляющим КВЖД одного из представителей «великих» держав. Но это, конечно, маска. Руками китайцев американцы хотят захватить дорогу сами. Таковы, товарищи, вновь выступившие на арену старые и хорошо нам знакомые антисоветские силы. Но в этом хоре вы, должно быть, с удивлением замечаете отсутствие Японии? Да, Япония являет странное зрелище. Вы знаете, что заявила «Токио асахи»? — Свиридов оглядел присутствующих, серые глаза его лукаво блеснули. — Она заявила то, под чем и мы с вами можем подписаться, что «все знаменитые разговоры о большевизации Маньчжурии являются не более, как предлогом, выдуманным американцами для захвата дороги через своих китайских лакеев». Каково? Выражаются простым, разумным человеческим языком! Противоречия среди империалистов, не так ли? Что они дадут? Не знаю. Но они неизбежны и помогают истине истории, то есть социалистической революции. Недавно, между прочим, я получил сведения: Чжан Цзо-лин укрепляет границу. При чем он пробует это сделать, как всякий купец и бандит, путем мошенничества.

Свиридов рассказал про китайских лесорубов, задержанных пограничниками.

— Обо всех этих делах я говорил по прямому проводу с Москвой. Москва советует полнейшее спокойствие.

Он выпил залпом стакан воды, и разговор стал всеобщим.

«Да, атмосфера напряженная, — думал Троян, — но ведь Свиридов совершенно спокоен, он верит не только во всепокоряющую силу наших идей, но и в то материальное, на что они уже опираются».

Он тоже выпил воды, потому что ему было жарко от всего того, что он услышал, и от мыслей, которые роились сейчас в нем. Он подошел к Суну и пожал его локоть. Сун обернулся и ответил ему улыбкой.

«Все будет хорошо», — сказал взгляд его черных глаз...

ГЕРОЙ

Лейтенант Гастингс сделал с кораблем рейс в Шанхай и возвращался во Владивосток. Погода благоприятствовала, корабль спокойно двигался по волнистой поверхности моря. Часто на горизонте возникали дымки, через некоторое время проявлялись контуры парохода, океанские прохожие сближались, потом снова исчезали в голубой мерцающей дали. На судне шла обычная размеренная судовая жизнь. Гастингс вспоминал удовольствия, которые ему достались в Шанхае и которые состояли из питья и еды в шумных барах под звуки радиофокстротов, из посещения кинематографов и женских кварталов. Вспоминая об этом, Гастингс думал свысока о тех, кто этих удовольствий не получал.

Во Владивосток пришли рано утром. Солнце озаряло желтую скалу Скрыплева с белой башней маяка и изумрудные массивы Русского острова. Портовые процедуры заняли время до обеда, а после обеда Гастингс двинулся неторопливой походкой на Бородинскую улицу. Долго стучал в глухую калитку особняка, наконец послышалось шарканье туфель, калитка приоткрылась, распахнулась шире, и лейтенант вошел во двор. В маленьком садике цвел шиповник. Белые, розовые и красные чашечки сверкали под солнечными лучами.