Концессия
Шрифт:
— Канай торгует чемоданами, — сказал один из мужчин, — а я думал, он очень важный господин и живет в европейском доме.
— Для денег приятней, если их владелец живет просто, — отозвался высокий Урасима.
Урасима и его приятели родились в деревне Такехара. Им предстояло быть земледельцами. Предки их копали жесткую почву, тщательно выбирая каждый камень и складывая по границам участков в стены. Каменные стены заносила пыль, покрывали семена диких трав. И так как стояли они сотни лет, то в конце концов обратились в густые травянистые рощи. От этого поля напоминали крошечные клетки, и
В семье Урасимы насчитывали много почтенных лиц. Длинные ряды славных имен слышал и знал Урасима. Это были имена, распространявшие аромат чести и доблести. Непонятно, как их носители не стали самураями.
В восьмом веке ко всем состоятельным крестьянам, умевшим носить оружие, правительство обратилось с призывом образовать при своем даймио [17] военные отряды. Многие бросали землю и обзаводились мечами. Но предки Урасимы не пошли. Должно быть, несмотря на свою доблесть, а может быть, именно благодаря ей, они были недостаточно богаты.
17
Дaймио — феодальный князь.
К тому времени, когда родились Урасима и его приятели, в деревне все шло скверно.
Мальчики помнили заботу родителей, но также и голод. До двух лет они болтались за спинами старших сестер. Они прирастали к ним, становились частью их тел. Что бы те ни делали: расстилали ли цыновки, чистили ли зелень, играли ли с подругами — неизбежно за их спинами висели, прихваченные широкими платками, маленькие братья. Малыши учились приспособляться к самым неожиданным положениям и приобретали гибкость и выносливость.
Встав на ноги, до шести лет бегали по морскому берегу, сражались с волнами, разбивая их галькой, ловили крабов, медуз и рыбешек.
Уже тогда для всех в деревне было ясно, что древние почтенные семьи терпят крушение. Арендная плата за землю все повышалась, жизнь становилась все дороже. Отцы и матери, входя в свои дома, чувствовали, что они на судне, которое дало течь и вот-вот потонет.
Обеды и ужины делались все скуднее. А тут еще зачастили неурожайные годы. Давно исчез рис и маринованные тростники, даже овощи... Осталась морская капуста. Правда, отцы уверяли, что она полезна, но от этого она не делалась разнообразнее и вкуснее.
По внешнему виду в домиках, терпящих крушение, было все так же. Тонкий запах цветов, расставленных вдоль стен, висящие на стенах длинные узкие какемоне, изображающие любимую и почитаемую Фудзи-сан, гордо и кокетливо повитую облаками, головку задумавшейся красавицы со сложной прической или пышного удивленного журавля на стволе цветущей сакуры...
В домиках было попрежнему чисто и спокойно.
Отцы, смотря на утомленные солнцем скудно родящие гряды, на урожаи прежних лет, закрытые в амбарах помещика, старались утешать себя старой пословицей: «Несчастие через три года становится нам дорого».
Но когда выяснилось, что участки большинства за неуплату аренды в последние неурожайные годы передают другим арендаторам, пословицы перестали утешать.
В доме Урасимы собрались на содан [18] .
18
Содан — совещание, беседа.
19
Саке — рисовая водка.
Отец Урасимы развел руками и показал на шею: жест, понятный всем народам и всем возрастам.
— Молодежь пусть едет на рыбалки, на Камчатку, — предложил Урасима, — на советские рыбалки! — добавил он тише. — Все помнят письмо Идахари о Камчатке. Надо ехать.
— Зачем умирать над сухой землей? — поддержал его Камура. — Разве вы не видите, что в нашей провинции кто был богат, тот стал еще богаче; кто имел мало, тот все теряет.
После его слов крестьяне курили трубки и долго молчали. Все поняли, что подошли к решительному моменту.
— На советские рыбалки?! — полувопросительно, полуутвердительно сказал сухой, тонкий Кашино. Осмотрел содан и покачал головой.
— На советские рыбалки?! — вздохнул старик Таке. — Кто слышал что-нибудь о советских рыбалках, кроме письма Идахари?
Содан кончился решением послать троих — Урасиму, Камуру и Кашино — в Хакодате и дальше, на Камчатку, на весь сезон, чтобы на опыте узнать, как там можно заработать.
Они уходили через неделю. Подымался тайфун. Налетал порывами, и с каждой минутой порывы были сильнее. Когда мужчины прошли плотину, прикрывавшую камышевый прудок от моря, они увидели, как дома родной деревушки уже раскачивались под ударами ветра.
— Буря в дорогу!? — задумался Кашино, придерживая разлетающееся до пояса кимоно. — Какая примета?
— Оставь приметы в пруде! — крикнул ушедший вперед Урасима. — Приметы хороши для сидящих вокруг хибати.
Но тайфун скоро утих. Он поднялся к зениту, разбушевался там, разогнал по краям горизонта облака и вдруг утих, обессилел и к вечеру из глубины неба ронял одни короткие жаркие вздохи.
Когда парни добрались до Хакодате, первый встречный, спрошенный о рыбалках, направил их к Канаю; пятый, десятый сделали то же.
— Скоро полдень, — сказал Урасима, подымая с дорожки засохшую травинку и погружая ее в куст, где она не нарушала чистоты и общего впечатления. — Время отправиться к господину Канаю.
В магазине Каная сидели иностранцы. Они разговаривали между собой и с хозяйкой.
Друзья опустились на корточки у боковой стены, стали слушать незнакомую речь и разглядывать незнакомые лица.,
— Значит, вы говорите, что к вам заходят все русские? — спрашивал Береза.
Он сидел на стуле, предназначенном для европейского гостя, но все же плохо приспособленном к его росту: колени остро шли вверх.