Концессия
Шрифт:
Глаза его блестели, и рукава халата шевелились, как крылья. Из левого он извлек рулон папиросной бумаги, оторвал клок, вытер лицо и скрылся в конторе. Вид его подействовал сильнее слов.
— Что за люди большевики? — вздохнул Кашино. — Откуда могли взяться такие люди и почему их не уничтожают в собственной стране?
Никто ему не ответил. Урасима закурил толстую папиросу, дым ее был сладковат. По всей вероятности, табак сдобрили опиумом.
ВСТУПЛЕНИЕ
— Ключевская сопка видна в море за сотни
— Не может быть! — усомнилась Зейд.
— Честное слово, — уверял высокий молодой человек.
Когда он говорил, голубые глаза его посмеивались и поэтому не понять: молодой человек говорит правду или шутит. — Завтра утром увидим. Если на горизонте будут тучи, увидите, как Ключевская подымает над тучами сахарную голову.
— Если бы мы ехали в Усть-Камчатку, может быть, Ключевскую мы и увидели бы, — снова усомнилась Зейд. — Но ведь мы будем в районе Петропавловска, оттуда до Ключевской бог знает сколько!
Молодой человек засмеялся:
— Вы рассуждаете по комнатному. Камчатка совершенно другое... Многие сотни километров не представляют у ее берегов для глаза никаких трудностей.
— Ну, может быть. А вы бывали на Ключевской?
— Был однажды ночью... Вальпургиева ночь... огонь, дым, лава — гётевский шабаш. А если к Камчатке подъедем ночью, вместо сахарной головы над тучами увидим зарево. Бесподобно! Камчатка — исключительный мир. Ей не счесть влюбленных поклонников. В прошлом году в Срединном хребте на горячих ключах я нашел шалаш. Вхожу: печь, постель, стол, книги — живет философ в глуши и наслаждается необыкновенным комфортом. Познакомились. Оказалось, бывший счетный работник на рыбалке, влюбился в Камчатку, примкнул к охотничьей артели... В самом деле, заманчиво: винчестер, печка, куль муки, тишина, покой, девственная природа...
Они сидели на верхней палубе под шлюпкой. Океан бледноголубой, почти серый, небо тоже побледнело. Небольшие короткие волны напоминали только что вспаханное поле.
— Девственная природа, — повторила задумчиво Зейд...
— Знаете, конечно, города — центр науки, культуры, но шум, суета, нет чистого воздуха... А что может быть мучительнее — жить без чистого воздуха!
— Мы с вами живем в бывшем капиталистическом городе... — начала Зейд.
— Знаю, знаю, — перебил ее молодой человек, — грядущие города будут в рощах и садах.
— Вы знаете, в чем я уверена, — сказала Зейд, — что при социализме будет много простоты, мало стеснений и, несмотря на всю свою власть над природой, мы станем к ней ближе. На Камчатку вы зачем едете? Служить?
— Искать!
— Что? Счастье?
— Да, счастье для всех: уголь, железо.
— Ну вот, видите, а я чуть было не подумала, что вы едете в шалаш наслаждаться необыкновенным комфортом.
Японцы на пароходе держались особняком. В сумерки они принимались за мытье. Набирали в большой чайник горячей воды и по очереди отправлялись в уборную.
Вонючая жижа переливалась по полу, в иллюминатор короткими вздохами рвался ветер, но не очищал воздуха. Японцы приносили два деревянных круглячка и ночное кимоно, связанное в узел. Узел подвешивали к стене, на круглячки становились и начинали поливать себя из чайника.
Большую часть
Море было пустынно. Однажды под правым бортом прошел большой американский парусник. Загорелые люди в гарусных фуфайках и маленьких шапочках смотрели снизу вверх на пароход. И еще раз встретились два японских парохода. Они стояли на якорях и спускали в море бетонные фермы.
Пассажиры с любопытством следили за манипуляциями лебедок, шлюпок и людей.
— Сообщить бы по радио, товарищ Береза, — волновалась Точилина. — Что это может быть? Во всяком случае, какая-нибудь пакость, вроде подводной крепости да еще на самых подступах к Камчатке!
— Повидимому, это хуже подводной крепости, — оказал Береза, — это они невода ставят. Будут ловить нашу рыбку в открытом море.
Камчатку заметили рано утром. Солнце вышло из-за синих тонких и длинных туч, мутно-голубое море покрылось волнистой чешуей, и вдруг все увидели, как заблистали впереди два облака, но правильной конусообразной не облачной формы.
До полудня облака висели в воздухе рядом, одно повыше, другое пониже, и чем бы ни занимались пассажиры, они нет-нет да и взглядывали туда: не растаяли ли эти облака. Но облака не только не таяли, но делались все плотнее и определеннее.
После полудня они отошли друг от друга, а к вечеру под косыми лучами заходящего солнца показался синий пояс гор, который тоже как будто висел в воздухе, но уже ясно было, что он не висит, что это земля, Камчатка.
— Вот, Павел Петрович, и Камчатка, — сказала Точилина Березе. — Волнуюсь, а отчего, и сама не пойму.
По настоящему Камчатку увидели на следующее утро.
Два огромных ослепительных конуса Коряцкой и Авачинской сопок точно стояли рядом. Тонкий, голубоватый, совершенно неправдоподобный дымок вился в небо от Авачинской. А под ними были горы, синие изломанные линии хребтов. Голубой воздух стекал по снежным вершинам, густея в массивах хребтов, и ниже превращался в синезеленую мглу тайги. Горы казались на самом берегу. Но берег подступал быстро, и через два часа стало ясно: у моря — обширная плоская равнина, а горы далеко. Еще через два часа увидели группу низких строений.
И вот, наконец, машины застопорены, якоря отданы, и пароход невыносимо ревет железной глоткой.
В море наметились две точки — катера. Они подходили к кораблю, рассыпаясь короткой и даже музыкальной дробью моторов. Матросы на пароходе скинули брезент и доски с носового люка.
Береза всматривался в берега новой страны. Океан и берега не отличались яркостью. Не было цветных утесов, заливов, бухт, пещер, фигурных пиков, вода не отливала единственной, ни с чем не сравнимой голубелью, как около Владивостока. Низкий сырой берег... Но белые сопки вдали! Но места, никогда не посещенные человеком! Но вся новая страна, которая прямо из доисторической эпохи двинулась в будущее!