Конец большого дома
Шрифт:
— Вот идет женщина, спотыкается, падает, села, заплакала, — пел шаман. — На груди блестит стекло, красная тряпица, черная, белая…
— Не наша, не наша! — закричала старушка Гоана, жена Гаодаги, с которой Пиапон заворачивал в девять разноцветных тряпиц кусок стекла от разбитой бутылки.
«Белая, красная, синяя, желтая, черпая, зеленая, голубая, потом опять белая, опять синяя», — твердил Пиапон. Шаман снова и снова перечислял тряпицы.
— Это наша, это наша, это она! — наконец удовлетворенно воскликнула старушка Гоана.
«Шаман!
После выполнения всех обрядов Баоса почувствовал боль в пояснице и остался дома. Сыновья же с выздоровевшим Улуской отправились на рыбную ловлю и охоту. Он попросил старшего сына Полокто, Ойту, полечить ему поясницу, и мальчик с удовольствием усердно топтал голыми пятками поясницу деда. Но лечение внука не помогло. Баоса вытащил из угла каменного идола — человечка — дюли, стража большого дома.
— Ты плохо стал охранять наш дом, — укоризненно сказал он каменному человечку, — Не мог поберечь свою хозяйку, теперь вот у хозяина поясница отнимается, а ты даже по думаешь, как ему помочь. Заменить тебя некем, ты в старое время хорошо охранял дом, потому мне тебя жалко. Я хочу, чтобы ты сам почувствовал, какая боль гложет мою поясницу, может, тогда поймешь, пожалеешь меня…
Баоса с помощью женщин выволок каменное изваяние из фанзы и по пояс закопал его в песок.
— Будешь здесь стоять днем и ночью, в холод и в жару, в ветер и в дождь, — сказал он. — Чем скорее вылечишь мою поясницу, тем скорее вернешься на свое теплое место.
На улице было жарко, безветренно, горячий песок жег пятки, и Баоса почувствовал, как солнечное тепло проникает в его тело. Он опустился на горячий песок недалеко от закопанного дюли и блаженно растянулся. К нему подошел его помощник — старый беззубый пес Тэкиэн, лизнул шершавым языком руку хозяина и сел возле него. Баоса погладил голову любимца и вздохнул.
— Состарился совсем, Тэкиэн. Кормили хоть тебя? — Пес смотрел на хозяина понимающими глазами. — Сыт, да? Хорошо. Хозяйка твоя ушла от нас, Майда тебя будет кормить. Тебе тоже недолго осталось рядом со мной быть, мы уж никогда вместе не пойдем в тайгу…
Горячий песок приятно грел ноги, даже поясница стала меньше болеть. Баоса закопал ноги в песок. Он давно заметил Гангу, тот вертелся возле своей фанзы, делал вид занятого человека и что-то искал. Ганга несколько раз заходил в большой дом, ночь просидел возле покойницы и провожал ее до могилы. Баоса хотя и сердился на него, но не мог выгнать из дома: в беде все люди объединяются, забывают всякие малые и большие ссоры, к тому же Ганга, если считать по Улуске, в какой-то степени, выходит, родственник, а все же он крепко обидел Баосу, он назвал его собачьим сыном. Ганга наконец неуверенно подошел к Баосе, поздоровался и сел рядом на песок.
— Ноги болят? — осведомился он.
— Болят. Поясница еще больше болит.
Майда вынесла зажженные трубки. Старики закурили.
— Мы с тобой, Баоса, давно соседи, — заговорил
— Как же тебя не называть было, если твой сын украл мою дочь?
— Ну, украл, но я его не учил воровать чужих дочерей! — Ганга привстал, он опять готов был сцепиться с соседом.
— Ты ругаться пришел или по делу?
Вспыльчивый Баоса на этот раз был сдержанней, хладнокровней, чем Ганга.
— Пришел я к тебе по-хорошему поговорить, а ты меня опять рассердил.
— Ладно, не сердись.
Два старика, как два хорька, сидели друг против друга, пыхтели трубками, плямкая губами.
— Думал я, они на Джалунское озеро сбежали, — заговорил миролюбиво Ганга. — Ездил по озеру, по горным рекам — нигде их следов не нашел. Пота шибко меня рассердил, опозорил нас, мы хоть и бедны, но мы гордые. Нашел бы его, непременно пролилась бы кровь. Следы искал, прислушивался, думал, должен он на еду мясо добыть, должен по зверю стрелять. Ничего не услышал. По озеру, по протокам вышел я в стойбище Чолачи, потом побывал в Джонко — нигде их не видели. Выехал на Амур — там тоже их не видели. Выходит, они не поднялись вверх по Амуру.
— Вниз по Амуру тоже не спустились, мы по всем стойбищам до Падали спускались.
— Может, к озерским нанай подались?
— Озерские тоже не встречали их. Если бы они ехали по озеру Болонь, их бы сразу заметили, там столько глаз, мухой только можно пролететь незамеченным.
— Куда тогда делись?
— Где-то рядом с нами, видимо, время выжидают.
— Может, они в стойбище Хулусэн сбежали?
— Кто их знает.
— Туда не собираешься? — Ганга испытующе посмотрел на Баосу.
— Поясница болит, шевельнуться не могу.
Ганга замолчал, ему очень хотелось знать, будет продолжать Баоса поиск беглецов или нет, ему хотелось услышать, что он думает о завещании жены. Сам Ганга хорохорился только в первые дни, потом он остыл, и если бы действительно ему удалось разыскать Поту с Идари, то, пожалуй, скрыл бы от других их местопребывание. Он на самом деле побывал в Чолани и Джонко и для виду угрожал беглецам всякими карами, возбудил этим любопытство людей, оставил о себе воспоминания чолачинским охотникам и вернулся назад.
— Когда поясница перестанет болеть, поедешь искать? — осторожно спросил он.
— Там видно будет.
— А как завещание покойницы? — уже напрямик спросил Ганга.
И Баоса понял — ему не отвертеться.
— С живой не совещался, чего же мертвую слушать стану? — рассердился он.
«Опять погонится», — с тоской подумал Ганга.
Ганга оказался прав. Через три дня Баоса почувствовал облегчение. Он откопал каменного идола, водворил его на место в угол, пожурил за отсутствие усердия в службе и наказал, чтобы впредь он не пускал в дом злых духов, болезни, оберегал детей и женщин. Вечером, когда все сыновья были в сборе, он объявил: