Конец буржуа
Шрифт:
Барбара ни за что не соглашалась, чтобы кто-либо из ее сыновей спускался вниз. Она ревниво охраняла свою плоть и кровь от ужасов, которые преследовали их предков. Из пятерых детей в живых оставалось двое мальчиков и одна девочка. Жизненный инстинкт матери подсказал ей направить интересы старшего сына, Жана-Элуа, на коммерцию, с тем чтобы он явился истинным преемником Рассанфоссов и оплодотворил их богатство. Он возглавил крупный банк, и это, пожалуй, был единственный банк, который не пострадал от финансовых катастроф, в течение десятка лет потрясавших всю страну. Младшего, Жана-Оноре, она сделала юристом, чтобы он мог стать советником и совестью себе подобных. Он по праву заслуживал репутации человека сведущего и благородного и приобрел большое влияние среди адвокатов. Наконец, она выдала
III
Судьба еще раз улыбнулась Рассанфоссам. Выпуск акций, задуманный Жаном-Элуа совместно с Рабаттю и Акаром, был теперь окончательно им осуществлен при поддержке синдиката банкиров. Предприятие это сразу же оправдало себя и стало одной из самых блестящих операций того времени.
Возделать этот край, издавна считавшийся бесплодным, было делом нелегким. Речь шла о том, чтобы засеять песчаную, заросшую дроком целину, которая на всем протяжении сонного округа Кампины соседствует с пахотными землями. Справиться с этими обширными пустынными территориями, которые с незапамятных времен отпугивали землепашцев, можно было, только вложив туда огромные капиталы. Был живой пример, показывавший, как для трудного дела людям выгодно объединиться: трапписты, [2] поселившиеся на этой бесплодной целине, сумели на своем небольшом участке раскопать крошившийся песчаник, осушить болотистые пустыри, соскоблить покрывавшие землю коросты лишайника.
2
Трапписты — монашеский орден,
Приходилось, однако, опасаться, что заселение края этими ревнителями благочестия и труда распространит вокруг религиозное влияние, наперекор всем стараниям правительства не дать ему вырасти. Напротив, заселение, происходящее под эгидой правящей партии и возложенное на светскую власть, должно было принести свои плоды и обещало сослужить службу делу освобождения народа из-под ига церковников. Косности приходилось отступить, ее побеждала в сознании людей та самая сила, которая добивалась всходов на этой бесплодной почве. Система премий и перспектива перехода земли в собственность давали первым поселенцам большие льготы. Предполагалось постепенно выкорчевать весь кустарник, а потом распахать и засеять землю, причем участки эти довольно скоро один за другим должны были перейти в собственность землевладельцев, которых, таким образом, правительство рассчитывало привлечь на свою сторону.
Помимо этого, все без исключения газеты извещали о постройке новых поселков, соединенных между собою сетью дорог и обеспеченных образцовыми фермами, конскими заводами, приютами для престарелых, школами. Школы эти играли немалую роль в политике, которую проводила правящая партия. Надо было просветить людей, научить их мыслить, оздоровить общественное сознание и т. д. Впоследствии же разобщенные ныне поселки должны были соединиться в одно, образовать плотно населенные центры и, может быть, даже превратиться в предместья города.
Поднятая вокруг этой затеи шумиха представляла колонизацию как дело жизнеспособное и даже в некоторой степени патриотическое.
Жан-Элуа во всем этом видел только выгоду, которую принесет выпуск акций. Хитрый, ловкий, осторожный, умудрившийся ничем не запятнать свое имя, он, прежде чем принять какое-либо решение, обдумывал и досконально обсуждал все за и против.
Его скаредная, может быть, даже несколько мелочная натура, привыкшая обстоятельно вникать во все детали, не знала буйного порыва ветра, который, надувая паруса, кидает по морю корабли финансистов, заставляя людей темпераментных ежечасно рисковать своим богатством. Предприятие свое он действительно оснастил, как оснащают корабль, перед тем как пускаться в плавание, — узел за узлом, винт за винтом. А потом, доверив
В той решимости, с которой Жан-Элуа продумал и осуществил этот проект, сказались черты первых Рассанфоссов, отдавших себя глубинам «Горемычной» и живших только шаткой надеждой. Он возглавил показной административный совет, украшением которого стали крупные финансисты, известные предприниматели, прославленные инженеры. Эта неблагодарная почва, которая доводила несчастных поселенцев до полного изнеможения, эта голодная, опустошенная земля как будто пробудила в нем. то самое упорство воина, которое было у его неистового предка, сражавшегося в глубинах зловещей шахты. И тут и там нужна была твердая воля, чтобы справиться с врагом, с упрямой, косной землей, с не идущей ни на какие уступки природой.
Но с течением времени изменилась и сама вера. На смену дикой вере варвара-героя, упований в чудеса, нерушимой надежды на милость провидения пришли холодные и точные расчеты, властные требования выгоды, головокружительное тщеславие. В то время как первые Рассанфоссы, прокладывая пути, не щадили своего благополучия и платили за все жизнью, потомкам их выпало на долю только умножать богатства, добытые потом и кровью предков. Господь, светивший истым христианам в кромешной тьме, остался неведомым для сердец, утративших блаженную простоту.
Колонизация стала играть на руку разного рода пройдохам и пустозвонам. Дело это, дискредитированное окружавшим его со всех сторон обманом, начало служить интересам определенной партии и биржевой игре и превратилось в какую-то темную, подозрительную аферу. Это было находкой для мошенников из числа ученых доктринеров, для негодяев, облеченных доверием общества, для всей огромной озверелой толпы, которая вместе с консервативной партией устремилась в погоню за новыми должностями и новыми доходами. Жан-Элуа, выросший в религиозной семье, а потом, в силу какой-то лености ума, ставший скептиком и вольтерьянцем, неожиданно превратился в сторонника правительства.
Ему показалось, что пришедшее к власти после периодов господства реакции министерство Сикста, буржуазное, капиталистическое, отмеченное чертами сухого рационализма, полностью соответствует его политическим идеалам.
Но в новом режиме больше всего по душе ему пришлись неприкрытое презрение к плебсу, из которого вышли все эти буржуа, панический ужас перед надвигающимся социализмом и то тупое упорство, с которым этот режим стремился подавить все посягательства пролетариата на незыблемые устои собственности. Для него, отпрыска безликих и безымянных людей, потомка запыленных, зарывшихся в землю углекопов, все это казалось надежнейшею гарантией благополучия.
То же самое происходило и со всеми Рассанфоссами: воспоминание об их прошлом свято чтилось в первом поколении, представительницей которого была благочестивая Барбара, дочь народа и жена такого же, как она сама, простолюдина. А потом эти воспоминания постепенно начинали стираться. Благоговейное почитание отца их рода, того царственного предка, которому поклонялся Жан-Кретьен V, уступило теперь место забвению. И только одна старуха бабка говорила о нем как о короле Барбароссе, который жил вечно и продолжал царить над обителью мертвых, восседая на своем мраморном троне. Но разве он не должен был воскресать каждый раз в своих потомках? Разве он не был стволом, а они — ветвями, которые должны были расти в веках? Культ предков кончился со смертью Жана-Кретьена V, который и сам освободился уже от наследственных повинностей, как только, сделавшись хозяином огромных угольных копей, он начал подниматься все выше и выше.