Конец черного темника
Шрифт:
И ещё большую значимость приобретает сам факт существования посоха Пересвета, ставшего символом неизбежности правильного хода времени, его закономерности.
Тут меня тронули за плечо:
— Здравствуйте! Это вы меня спрашивали?
— Если вы Виктор Челяпов, заведующий отделом древней истории музея, то да...
— Будем знакомы.
Мы пожали друг другу руки и, не сговариваясь, посмотрели на золотые купола Успенского собора, вознёсшиеся над землёй и ослепительно блестевшие в ярких лучах утреннего солнца.
Прищурившись, Виктор сказал:
— Умели
— И воевать! — в тон ему ответил я.
— Так вот, о посохе Пересвета... Передали мне вашу просьбу. Пока ничего существенного сказать не могу. В музее я совсем недавно работаю... И искать его, право слово, где — не знаю...
И, видимо, узрев в моих глазах след угасающей надежды, добавил:
— Схожу тут к одному человеку, который до меня заведовал отделом древней, истории музея и ушёл на пенсию. Если из Скопина поступал к нам посох, то он непременно должен знать об этом.
Конечно же я хотел и сам пойти с Виктором к пенсионеру, но у Челяпова в этот день были в музее срочные дела, и я, удручённый, пошёл в гостиницу.
А наутро — звонок.
— Приходите... Нашёлся посох! В запаснике находился... Под инвентарным номером 3888. Заваленный старыми холстами... Теперь — нашли!
Нашёлся...
— Нашёлся! — крикнул я удивлённой дежурной по этажу, бросил ей на стол ключ от номера и через несколько минут уже взбегал по мраморным лестницам музея.
В мешке из целлофана — материала, изобретённого химией наших дней, — лежал в углу посох из яблони шестисотлетней давности —-вещь века четырнадцатого. Признаться, меня как-то сразу поразило это совмещение времени: век четырнадцатый в веке двадцатом, год 1980-й и год 1380-й, дремучие леса по берегам Дона, тридцатилетний московский князь Дмитрий, яблоневый посох инока Пересвета...
Я вынимаю посох из мешка, стучу им об пол, примериваясь, как бы сам ходил с ним. Посох толщиной с руку, с рогульками на конце, достаёт мне до плеча, если опираться на него, кулак надо держать не под рогульками, как следовало, а посередине ствола.
Виктор, улыбнувшись, говорит:
— Представляю, какого огромного роста был Пересвет.
— Да.
От волнения я могу только отвечать односложно.
А укладывая снова посох в мешок из целлофана, своими мыслями о совмещении времён делюсь с Челяповым... Он произносит спокойно:
— Через пару месяцев будем готовить в музее экспозицию к шестисотлетию Куликовской битвы, вот нам этот посох и пригодится...
Мчусь в гостиницу, заказываю Смекаловку, сельсовет, прошу пригласить Белоярова к телефону. И вот слышу его мягкий голос, прерываемый помехами:
— Нашёлся... Ну видишь?.. Я же говорил, что непременно следы его отыщутся... Яблоневый, говоришь, с рогульками наверху, а книзу изогнутый... Да, это он! Точно. На левой рогульке следы от зубов?.. Всё правильно. Это его грызла не только Варвара, дочь отца Василия, а и те, у кого и не болели зубы. Многие! Почему? А потому, что верили... Чего не разберёшь?! Помехи мешают?.. Говорю, верили в него... Понимаешь — верили!
ЧАСТЬ
СМЕРТЬ ЧЁРНОГО ТЕМНИКА
1. КУРАНТЫ ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОЙ ЛАВРЫ
А теперь снова о совмещении времён.
...1980 год.
Завтра 21 сентября (8 сентября по старому стилю) День Великого праздника Рождества Богородицы и шестисотлетия Куликовской битвы.
С утра думы мои о вере. О человеке. О слове... Ибо сказано у евангелиста Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... И Слово стало плотию, полное благодати и истины».
Стал читать «Житие» Аввакума и высказывания о нём его современников.
...Уже пылал костёр. Взошёл за свою веру на него протопоп. Лазарь, друг его верный, сидевший с ним в яме, но больше всех любивший и тешивший плоть свою, должен следовать за протопопом, но убоялся. И тогда из огня, объявшего Аввакума, раздалось Плотное Слово:
— Боишься огня?! Дерзай, плюнь на него, не бойсь! До огня страх-то, а когда в него вошёл, тогда и забыл всё...
Не таким ли Словом прогонял страх московского Дмитрия игумен Троицкой обители Сергий Радонежский?! Теперь-то ведомо, как Истинно было его Слово!
...Князь же великий Дмитрий Иванович, узнав, что приближаются ордынцы Мамая, взял с собой брата своего, князя Владимира Андреевича, и поехал к живоначальной Троице, к святому отцу Сергию, преподобному игумену, возведённому в этот сан в 1354 году епископом Афанасием Волынским.
И молил их святой старец, чтобы выслушали они святую литургию. Подошёл же тогда День Воскресения памяти святых мучеников Флора и Лавра. И по окончании литургии просил великого князя Сергий со всею братией, дабы вкусил он хлеба монастырского. Он же, преподобный Сергий, в то же время повелел освящать воду с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князья от трапезы встали. Преподобный же старец окропил их освящённою водою, а великому князю дал знамение, крест Христов, и сказал ему: «Иди, не бойсь, господин, Бог призывает тебя, да будет тебе Он помощник! Ведаю, что будешь ты венец победы носить...»
Закрыл Вечную Книгу Жития, и тут в квартире раздался телефонный звонок. Машинально взглянул в окно: бывшие тайнинские сады уже подёрнулись мраком, и посерели недавно построенные прямо среди яблоневых деревьев высотные дома, в одном из которых мы получили квартиру. Мчавшиеся по улице машины зажгли фары. Уже вечер.
Младшая дочь, ещё не привыкшая к телефону, при каждом звонке мчится к нему.
— Алло! Алло!
Я беру у неё трубку.
— Кто-о-о?! — в моих глазах дочь видит радость. — Силуян!!! Здорово! Откуда? Вот это да!.. Какой мешок?! Зачем?! На Казанский?.. Сейчас.