Конец черного темника
Шрифт:
...С Запада, куда выстрелили из пушки пепел Самозванца, пришло снова войско во главе уже со вторым Лжедмитрием и стало табором в Тушине. Лжедмитрия Второго русский народ метко окрестил «тушинским вором». Его воины грабили окрестности Москвы напропалую. Узнав о том, что в Троице-Сергиевой лавре хранятся накопленные на протяжении почти трёхсот лет несметные богатства, Лжедмитрий Второй посылает туда один из своих отрядов в количестве 30 тысяч человек.
27 сентября 1608 года он подошёл к крепостным стенам лавры. В монастыре в это время находилось 300 монахов, их слуги, небольшой отряд войска, посланный царём Василием Шуйским, и жители близлежащих слобод, нашедшие убежище от неприятеля за крепостными стенами, — всего 2500
«Храбрецы» Самозванца Второго денно и нощно пытались взобраться на стены, но сверху на них изрыгали огонь пушки, летели ядра, камни, брёвна и лилась кипящая смола. Попыток взять приступом крепость было множество, и все они заканчивались безрезультатно.
Тогда враги предприняли подкоп. До стены оставались какие-нибудь метры, и тут на подвиг и смерть вызвались два добровольца: крестьяне Никон Шилов и Слот. Ночью они спустились в подземный ход и зажгли там приготовленный порох. Неоконченный подкоп тотчас взорвало, герои погибли...
Погибало много защитников лавры: и от пуль врагов, и от нехватки воды и продовольствия. А тут в крепости начались болезни.
Некоторые дрогнули, стали просить открыть ворота. Но в одну из ночей, как потом свидетельствовали очевидцы, с неба осиял свет ярче солнечного, и многие узрели Преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолами Петром и Иоанном Богословом... Не в силах вынести этого чудного света и неизречённой славы Божьей Матери все попадали ниц. Благая Матерь сказала: «Встаньте, чада Мои, защитники обители преподобного Сергия! Знайте, что над нею висит сень Моего благословения...»
12 января 1610 года враги отступили. Четырнадцать месяцев держались осаждённые и победили!
В Троицком соборе, стены которого расписаны внутри гениальными русскими художниками Андреем Рублёвым, Даниилом Чёрным и Симоном Ушаковым, мы преклонили колена перед ракой с мощами Сергия Радонежского...
Спустились вниз к часовенке Пятницкого колодца. Из родника, из которого пил ещё Дмитрий и его брат князь Владимир, взяли воду. Силуян припал к ней губами. Напился. Повернул ко мне лицо, и я увидел его глаза, сияющие светом... И тут зазвонили куранты.
Время...
...И нам с вами время снова уже перенестись в век четырнадцатый.
2. КАРП ОЛЕКСИН И ИГНАТИЙ СТЫРЬ
Игнатий Стырь и Карп Олексин могли сойти за простых смердов: на голове у них по самые уши были нахлобучены бараньи шапки, синие зипуны с поддёвкой затянуты полосатыми кушаками, и узлы сдвинуты набок, как носят рязанцы, отчего их и прозвали «косопузыми». За кушаками — топоры, а из-под зипунов выглядывали шаровары, заправленные в войлочные сапоги. Вырядились так, чтоб особенно не выделяться, но и чтоб не выглядеть нищими: как-никак, а они теперь люди работные, аргуны [55] , уважаемые на Руси человеки, а тем более в Рязани, которая после набега Мамая заново отстраивалась. В большем почёте сейчас, конечно, каменщики — это после того, как был возведён на Москве белокаменный Кремль, который с успехом выдержал осаду Ольгерда литовского и гордого неугомонного тверского князя Михаила Александровича.
55
Аргун — плотник.
Но в стороже у Попова на Рясско-Рановской засеке решили послать в Рязань своих разведчиков всё-таки
Игнатию Стырю Дмитрий Иванович, перед тем как самому отправиться на Рясское поле, ещё раз наказывал:
— Конечно, в первую очередь ты, Игнат, вместе с Карпом должен любыми путями узнать, что Олег Иванович думает о Мамайке, собирается ли он воевать вместе с ним против Москвы?.. А ещё вот просьба какая, и, если трудно будет её выполнить, можешь не выполнять. Разрешаю... Где он, чёрт хитрый, после каждого набега или поражения отсиживается, в каких таких местах прячется, что там у него, в мещёрских болотах, за хоромы?.. И где он новых воинов берёт так быстро для своих ратных победных дел?..
А вот и опять Мамай дотла Рязань разорил, а уж слышен над Окой и Лыбедью стук топоров. «Ну и косопузый!» — воскликнул московский князь, и Игнатий Стырь увидел в его глазах восхищение. И подумал: «А ведь Дмитрий Иванович уважает этого рязанского князя, а может, и любит. Действительно, хитёр и живуч Олег Иванович, как ящерица, — хвост отрубят, а наутро вырастает новый... Другому бы князю Дмитрий Иванович ни за что не простил убийство своего наместника, а тут велел на Рязань больше рать не посылать. Чудное это дело, княжеские прихоти...»
С этими думами Игнатий вышел вместе с Карпом из сторожи Андрея Попова. И теперь хрустели они сапогами по подмороженному снегу. Игнатий далее про себя рассуждал: «Да по всему видать, и наш князюшка не лыком шит!.. Он ещё своё слово скажет. Непременно. Вишь, понесло его самого на поле будущей битвы... Этот человек — велик. И я рад, что служу ему верой и правдой!» Последние слова неожиданно для себя Стырь произнёс вслух. И Карп, оборотившись, спросил товарища:
— Игнат, о какой это вере и правде ты говоришь?
— О святой, — вполне серьёзно ответил Стырь.
На дубах висел клочьями снег, а ели и сосны принарядились в белые, пушистые, будто из соболя, огромные шапки. Было тихо, лишь шаги «плотников» отдавались лёгким визжаньем в попадавшихся спереди кустах орешника, боярышника и жимолости.
— Слушай, Игнат, ты в Москве ближе, чем я, к князьям да боярам находишься. Скажи, вправду говорят, что Сергий Радонежский — святой человек и что Боброк наперёд знает, что с кем случиться может, что ему от природы дано многое ведать?..
— Говорят, вправду... Боброк-Волынец, он и по виду на простых князей не похож: статен, красив, крепок как дуб, — если на коне, так конь под ним шею гнёт, копытом цок-цок, а коленями передних ног до груди себе достаёт... А если Дмитрий Михайлович начинает рубиться мечом, то в руках у него будто молнии сверкают... Сергия я тоже видел, когда с Дмитрием Ивановичем в Троицу ездили: тот маленький, рыжий, худой, в простой одежонке, очень расторопный, но всё у него в глазах и в голосе. Глаза синие, большие, а голос тихий, но если посмотрит на тебя и скажет: «Иди и умри», то безропотно пойдёшь и умрёшь... И ясновидящий... Едем это мы из монастыря густым чапыжником и видим в вёрстах девяти от обители большой деревянный крест стоит. Ростом в полдуба. «Кто и зачем его поставил?» — удивляемся. И монах, который нам обратную дорогу показывал, рассказал вот что... Слыхал ты, Карп, наверное, о пермском попе Стефане, друге Сергия?.. Он уж вон сколько лет камскую языческую чудь в христианство обращает. Говорят, самого Пама-сотника, предводителя этой чуди, в смущение привёл и его внучку христианкой сделал... Да возвернувшись как-то оттуда по вызову московской митрополии на несколько дней, захотел повидать своего друга Радонежского. Пошёл в монастырь Святой Троицы, но по дороге понял, что повидать на этот раз не суждено, времени не хватает. Тогда он встал лицом к обители, поклонился и произнёс: