Конец фильма, или Гипсовый трубач
Шрифт:
— Андрюш. Поцелуй. Меня. И я поеду! — попросила Валюшкина.
— Я тебе такси вызову! — пообещал он, крепко обняв Нинку…
— Где. У тебя. Ванная? — Минут через десять, задыхаясь, спросила Нинка, с трудом вырвавшись из опасных рук писодея.
— Там…
— Свет. Погаси!
Кокотов быстро разделся и навзничь упал на постель, чувствуя, что Крымский полуостров скоро не выдержит, оторвется от материка и полетит в тартарары. Писодей чутко прислушивался к шелесту душа, доносившемуся из ванной. Наконец вода стихла. Наверное, Валюшкина, голая, остановилась перед запотевшим зеркалом, протерла стекло и застыла, пытаясь взглянуть на себя глазами мужчины, ждущего в спальне. Наконец она вышла, от горла до ног обернутая большим махровым полотенцем, сделала несколько коротеньких шагов, но неверные покровы от движения распались — и автор «Полыньи счастья» увидел в лунных сумерках ее растерянную наготу. Нинкино тело оказалось на удивление молодым, стройным
Нинка села на край постели и погладила Кокотова по голове:
— Ты. Меня. Правда. Вспоминал?
— Ну конечно! — Он обнял подругу за голые плечи, еще покрытые бисеринками воды.
— Только давай не сразу! — попросила она, прижимаясь к нему.
— Как скажешь, — покорно согласился писодей, проникая рукой под влажное полотенце.
— Надо. Привыкнуть. Знаешь. Сколько. У меня. Никого. Не было?
— Сколько? — Ему показалось, что он может на ощупь определить, где ее загорелая кожа граничит с нетронутой молочно-белой полосой.
— Не скажу. — Она нежно провела пальцем по его носу, будто очерчивая профиль.
— Почему? — Он тронул пальцами ее твердеющие соски.
— Будешь. Смеяться… — вздрогнула Валюшкина и покрылась выпуклыми мурашками.
— Не буду! — преодолевая неупорное сопротивление, Кокотов стал разворачивать влажный махровый кокон.
— Завтра нам будет стыдно! — Она сжала коленями его ищущую руку.
— Не будет, — успокоил он, накрыв найденное ладонью, будто испуганного птенца.
— Вот увидишь… — обреченно вздохнула бывшая староста, сама освободилась от полотенца и покорно легла навзничь, словно под нож неизбежного хирурга.
…Потом, отдыхая, а точнее приходя в себя после бурного любовного обморока, Валюшкина отвернулась к стене и долго молчала. Писодей подумал сначала, что она уснула, измученная счастьем.
— Я. Не очень. Орала? — спросила Нинка, не оборачиваясь.
— Ну, что ты…
— Тебе было хорошо?
— Невероятно!
Женщина села на постели, обхватила колени руками, виновато посмотрела на мужчину и заговорила, точно расколдованная. Это были не телеграфные фразы, а тонкоголосый, сбивчивый речитатив. Исповедь не исповедь, а какой-то доверчивый страстный бред. Она призналась, что Андрей (будущий Львович) покорил ее с первого класса, а почему — сама не знает. Просто нравилось, что он был рядом. Грустно, если болел и не ходил в школу. А когда он путался, краснел и запинался, отвечая у доски, Нинка переживала за него, словно за себя. С годами это влечение не развеялось, как всякая детская любовь, а усилилось. Омрачали девичью склонность лишь два обстоятельства. Но зато какие! Во-первых, ее не устраивал кокотовский нос — обыкновенный, слегка даже картофельный. А она, девчонкой увидав югославского Гойко Митича в фильме «Чингачгук…», навсегда поняла: у ее отдаленного мужа будет только орлиный нос. Или никакой! Во-вторых, избранник был неприлично влюблен в Истобникову, отчего Нинка тоже страдала и даже плакала по ночам, но придя в класс, страшным усилием напускала на себя дружелюбное равнодушие к соседу по парте. И лишь после внезапных поцелуев в школьном саду она решила смириться с вызывающе неиндейским профилем, признаться в своих чувствах, не отходила от телефона, ждала звонка и объяснений. Вступительные экзамены сдавала как в тумане, а потом не выдержала и сама набрала его номер… И что же?!
— Я же тебе объяснил…
— Знаю! — Нинка закрыла ему рот ладонью.
…Гордая Валюшкина стала бороться со своей любовью, убеждая себя в том, что человек с такой заурядной возвышенностью лица не может быть мужчиной всей ее жизни. В конце концов убедила, но в сердце образовалась бесчувственная пустота. Ей долго вообще никто не нравился, и, слушая в физкультурной раздевалке веселые рассказы однокурсниц про бурную личную жизнь, она ощущала себя калекой с хорошо подобранными и незаметными со стороны протезами. На последнем курсе, во время практики в бухгалтерии АЗЛК, Валюшкина познакомилась с Олегом, молодым инженером — ему неправильно начислили по больничному листу. Нинке поручили разобраться, и она, вникнув, нашла ошибку, а заодно и мужа. У Олега был замечательный орлиный профиль, доставшийся от горного отца, но этим, как выяснилось вскоре после свадьбы, его достоинства исчерпывались: от кавказского папы он унаследовал
— Знаешь, чем хуже мне было с ним, тем чаще я тебя вспоминала! — грустно созналась Валюшкина. — Я его однажды чуть Андреем не назвала. А ты помнишь, как дразнил меня в школе?
— Как?
— Нинка-половинка.
— Правда? Забыл…
— Ничего. Ты. Не. Помнишь! — Бывшая староста с обидой отвернулась к стенке. — Спим. Мне. На работу. Рано.
Автор дилогии «Плотью плоть поправ» обнял ее и стал целовать в спину и плечи. Попутно он с гордостью размышлял о том, что две такие разные женщины, как Нинка и Наталья Павловна, не забывали о нем все эти годы, более того, в минуты одиночества призывали его волнующий облик в свои эротические мечты, совершенно, конечно, различные по изысканности и размаху. Кокотов примерно представлял себе, как мог выглядеть в стыдливом воображении одноклассницы. Но он лишь робко догадывался, на какие сладкие позорища уводил его изощренный опыт Обояровой, через какие горящие обручи заставлял прыгать, какие смертные запреты топить в гаражных винах, смешанных с потом сладострастия! От этих мыслей душа затомилась, а кровь, насыщенная тибетскими эликсирами, наполнила тело нестерпимым вожделением. Нинка, почувствовав опасность, сжала мускулистые ноги и сделалась неприступной:
— Андрюш! Не надо! Давай спать!
— Тебе разве так не нравится?
— Кому же так не понравится? — вздохнула Валюшкина, слабея. — А как тебе нравится?
…В тот момент, когда писодей, закинув голову, скрипя зубами, сладко гримасничая и обжигая колени о простыни, страстно досылал в ее расплавленное лоно остатки своей генетической информации, она оглянулась и спросила, точно Валаамова ослица:
— Кокотов, это на самом деле ты?
— Ну, а кто же?
— И это на самом деле я?
— Погоди, дай-ка посмотрю! Ты…
— С ума сойти!
— Хочешь выпить?
— Неси!
Измученная староста ничком упала на подушки, а писодей встал и, гордясь своей неутомимой наготой, пошел на кухню делать коктейль. Смешивая водку с соком, он чуть-чуть жалел, что доказал свою безусталь подопытной Валюшкиной, а не самой Наталье Павловне. Ну, ничего! Мы еще дойдем до Ганга!
— За «Роковую взаимность»! — тихо проговорила Нинка, подняв бокал и насмешливо глянув в глаза однокласснику.
— Ты знаешь?! — оторопел автор.
— Я про тебя много чего знаю, Аннабель Ли! — улыбнувшись, она заговорила весело и непринужденно. — Ладно. Не расстраивайся. Я тоже из-за денег в банке стыдно сказать, что делаю…
— Откуда ты знаешь?
— Расскажу, если потом будем спать!
— Обещаю…
Он лег на спину рядом с ней. В лунном сумраке их тела напоминали супружеское надгробие из потемневшего от времени мрамора.
— Ну! — спросил писодей.
…Оказалось, в банке, где служила Валюшкина, как и во всяком приличном заведении, имелся секретный отдел, который мог узнать все про любого клиента. А начальник этого отдела (Нинка со значением посмотрела на любовника) давно уже к ней неравнодушен, все время норовит куда-нибудь пригласить, но при этом женат, а главное — не располагает необходимым для взаимности носом. К нему она и обратилась за помощью. Бывшая староста давно уже с благоговеньем следила издали за литературной судьбой Кокотова, о чем свидетельствует альбом с вырезками, предъявленный на встрече одноклассников. Там, «На дне», ее давние чувства вновь запылали, она решила узнать о любимом писателе как можно больше и попросила своего воздыхателя пошарить по издательским базам… Так, на всякий случай. Каково же было удивление, когда тот, ожидая награды, принес распечатку с фривольными названиями романов, вышедших из-под пера некой Аннабель Ли. Гонорары за эти книжки получил почему-то Кокотов. Она решила, что одноклассник для пропитания переводит с английского сомнительное чтиво, а имя свое в выходных данных не ставит из щепетильности. Но Нинка, всю жизнь работая с деньгами, привыкла себя перепроверять. Она на всякий случай позвонила Кокотову…
— Помнишь?
— Помню…
…Выяснилось, языка писодей как не знал, так и не знает. Озадачившись, бывшая староста продолжила расследование и с помощью все того же обожателя из спецотдела (пришлось сходить с ним в кино) нашла инсайдерский источник в самом издательстве «Вандерфогель», которое, между прочим, обслуживается в их банке…
— Только в кино? — Андрей Львович по-хозяйски погладил Нинкин пыжик. — Больше ничего не было?
— Только! — с обидой ответила она и отбросила его руку. — Я. Долго запрягающая. Женщина. Понял?