Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету
Шрифт:
– Да, должна.
Хилери вздохнул.
– В таком случае остаётся с этим примириться. Но люди любят мучить себе подобных. Боюсь, что он получит, как говорится, плохую прессу.
– Я в этом уверена.
– Я смутно припоминаю его – высокий, надменный молодой человек в светло-коричневом жилете. Отделался он от своей надменности?
Динни улыбнулась:
– Сейчас он раскрылся для меня скорее с другой стороны.
– Надеюсь, он свободен от того, что называется всепожирающими страстями? –
– Насколько я могла заметить, да.
– Я хочу сказать, что, когда человек добился своего, в нём с особой силой проявляется порочность нашей натуры. Ты меня понимаешь?
– Да. Но я думаю, что в нашем случае речь идёт о "союзе душ".
– Тогда желаю счастья, дорогая! Только смотри, не раскаивайся, когда вас начнут побивать камнями. Ты идёшь на это сознательно и будешь не вправе жаловаться. Плохо, когда тебе наступают на ноги, но видеть, как топчут того, кого любишь, – ещё хуже. Поэтому с самого начала держи себя в руках, и чем дальше, тем крепче, не то ему станет совсем тошно. Я ведь помню, Динни, что бывают вещи, от которых и ты приходишь в бешенство.
– Постараюсь не приходить. Когда сборник Уилфрида появится, прочтите поэму «Барс» и вы поймёте его душевное состояние во время того случая.
– Как! Он оправдывается? Это ошибка, – отрезал Хилери.
– Майкл говорит то же самое. Прав он или нет – не знаю. Думаю, что в конечном итоге – нет. Так или иначе книжка выйдет.
– А тогда начнётся собачья свалка и будет уже бесполезно твердить "подставь другую щёку" или не "снисходи до ответа". Печатать поэму значит лезть на рожон. Вот всё, что можно сказать.
– Тут я бессильна, дядя.
– Понимаю, Динни. Я прихожу в уныние именно тогда, когда вспоминаю, сколько на свете такого, в чём мы бессильны. А как с Кондафордом? Тебе же придётся от него оторваться.
– Люди не меняются только в романах, да и там они либо меняются в конце, либо умирают, чтобы героиня могла быть счастлива. Дядя, вы замолвите за нас словечко отцу, если его увидите?
– Нет, Динни. Старший брат никогда не забывает, насколько он превосходил тебя, когда он был уже большим, а ты ещё нет.
Динни встала:
– Ну что ж, дядя, благодарю за то, что вы не верите в бесповоротное осуждение грешника, а ещё больше за то, что не высказываете этого вслух. Я все запомнила. Во вторник, в час, у главного входа; и не забудьте предварительно закусить, – обход выставки утомительное занятие.
Динни ушла. Хилери вторично набил трубку.
"И ещё больше за то, что вы не высказываете этого вслух!" – мысленно повторил он. – Девица умеет съязвить. Интересно, часто ли я говорю не то, что думаю, при исполнении своих профессиональных обязанностей?"
И, увидав в дверях жену, громко добавил:
– Мэй, считаешь ты, что я обманщик в силу своей профессии?
–
– Ты хочешь сказать, что формы деятельности священника слишком узки и не могут охватить все разнообразие человеческих типов? А чьи могут? Хочешь пойти во вторник на выставку цветов в Челси?
"Динни могла бы пригласить меня сама", – подумала миссис Хилери и весёлым тоном ответила:
– Очень.
– Постарайся устроить все так, чтобы мы поспели туда к часу.
– Ты говорил с ней о её деле?
– Да.
– Она непоколебима?
– Предельно.
Миссис Хилери вздохнула.
– Ужасно её жаль. Разве человек выдержит такое?
– Двадцать лет назад я сказал бы: "Нет!" Теперь не знаю. Как ни странно, бояться им нужно отнюдь, не истинно религиозных людей.
– Почему?
– Потому что те их не тронут. Армия, имперский аппарат, англичане в колониях – вот с кем они придут в столкновение. И первый очаг враждебности – её собственная семья.
– Сделанного не воротишь, так что убиваться не стоит. Давай-ка напишем новое воззвание. Сейчас, к счастью, ожидается спад в торговле. Люди с деньгами ухватятся за нашу идею.
– Как хочется, чтобы в трудное время люди не стали прижимистее! Если станут, безработных будет ещё больше.
Хилери достал блокнот и застрочил. Жена заглянула в него через плечо мужа и прочла:
"Всем, кого это касается!
А разве найдётся человек, которого не касался бы факт существования рядом с ним тысяч людей, от рождения до смерти лишённых элементарных жизненных удобств, не знающих, что такое подлинная чистота, подлинное здоровье, подлинно свежий воздух, подлинно доброкачественная пища?"
– Хватит и одного "подлинно", милый.
XVII
Прибыв на цветочную выставку в Челси, леди Монт глубокомысленно объявила:
– Босуэл и Джонсон встречаются со мной у башмачков. Какая толчея!
– Да, тётя. И больше всего здесь людей из народа. Они пришли потому, что тянутся к красоте, которой лишены.
– Я не в силах заставить тянуться Босуэла и Джонсона. Вон Хилери! Он носит этот костюм уже десять лет. Бери деньги и беги за билетами, не то он сам уплатит.
Динни проскользнула к кассе с пятифунтовой бумажкой, стараясь не попасться дяде на глаза, взяла четыре билета и с улыбкой обернулась.
– Видел, видел твои змеиные повадки, – усмехнулся Хилери. – С чего начнём? С азалий? На выставке цветов я имею право быть чувственным.
Леди Монт двигалась так неторопливо, что в людском потоке то и дело возникали небольшие водовороты, и глаза её из-под приспущенных век рассматривали посетителей, призванных, так сказать, служить фоном для цветов.