Конец Хитрова рынка
Шрифт:
— Конечно, — подтвердил я. — Надеюсь, мое участие облегчит вам решение этой задачи.
— Я тоже На это надеюсь.
— Явич-Юрченко сейчас дома?
— Видимо.
Я вызвал Галю, которая в тот день в основном была занята тем, что обзванивала всех знакомых («Читала статью «Мужество»? Нет? И разговаривать с тобой не хочу…»), и попросил ее пригласить ко мне Явича-Юрченко.
— Лучше, если бы за ним кто-нибудь подъехал, — сказал Эрлих. Галя вопросительно посмотрела на меня.
— Да, пусть за ним поедут.
Галя не любила Эрлиха
— Слушаюсь, Александр Семенович, — и, не выдержав до конца роли идеальной секретарши, энергично захлопнула за собой дверь.
Эрлих едва заметно усмехнулся: он считал себя полностью подготовленным к предстоящему экзамену.
— Итак, вопросы, которые следует уточнить…
Эрлих достал из портфеля блокнот, карандаш и изобразил внимание:
— Слушаю, Александр Семенович.
— Первое, — сказал я. — Откуда Явич-Юрченко узнал адрес дачи Шамрая?
— Ну, о дачном поселке он мог слышать.
— Я говорю не о поселке, в котором, включая деревню, свыше трехсот домов, а о даче Шамрая.
— Понятно.
— Второй вопрос. Следует выяснить, был ли у Явича-Юрченко умысел на убийство пострадавшего.
— Конечно, был. Это отражено в протоколе.
— Тогда возникает сразу три вопроса. Вам известно, что, скрываясь от охранки, Явич-Юрченко был борцом в бродячем цирке, сгибал подковы, ломал пятаки и так далее?
Эрлиху это было известно.
— А то, что при аресте в Ярославле он одному полицейскому вывихнул руку, а другого вышвырнул в окно?
— Нет. Но я знаю, что он физически очень сильный.
— Чудесно. И то, что Явич-Юрченко из нагана попадает на расстоянии пятидесяти метров в лезвие ножа, вы тоже, разумеется, знаете. Поэтому, Август Иванович, нужно выяснить, почему, стремясь убить Шамрая, он дал ему возможность вырваться, трижды стреляя из окна, даже не ранил убегавшего, а заодно — куда могли деваться пули. Ведь их так и не обнаружили!
— Ну, знаете ли, Александр Семенович! — Эрлих выразительно пожал плечами. — Мало ли какие бывают случайности!
— Случайности с пулями?
Эрлих промолчал, что-то пометил в блокноте.
— Дальше, — невозмутимо продолжал я. — В протоколе записано, что Явич-Юрченко хотел похитить документы и именно для этого отправился на дачу. Так?
— Да.
— Очень хорошо. Но, насколько мне помнится, Шамрай неоднократно говорил — и вам и Русинову, — что никогда раньше не брал с собой документы, уезжая с работы… Я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, Александр Семенович.
— Тогда в протоколе крупный пробел. Обязательно надо выяснить, каким путем и через кого подозреваемый узнал, что в ту ночь интересующие его документы будут находиться на даче. Вы согласны со мной?
— Согласен, — процедил Эрлих и снова записал что-то в блокноте. — Все?
— Ну что вы, Август Иванович! — удивился я. — Мы с вами только начали. У нас впереди еще много вопросов.
— Как?
— Нонсенс, бессмыслица. Во-первых, никто из свидетелей не видел портфеля в руках убегавшего. Так что или убегавший не был Явичем-Юрченко или тот лжет, что взял с собой портфель. Во-вторых, у Явича-Юрченко такая керосинка, что подогреть на ней чай и то проблема. А в-третьих, на кухне тогда ночевал после семейной ссоры муж соседки.
— Да, здесь какая-то неувязка, — признал Эрлих.
— Вот именно: неувязка. И такая же неувязка вышла с фотографиями.
— Фотографиями?
— Ну да, с фотографиями. Зачем Явич-Юрченко содрал с документов фотографии своего врага? Хулиганство?
— Не думаю, — с присвистом сказал Эрлих.
— Вот и я не думаю, чтобы это было хулиганство… А зачем тогда? Для фотоальбома? Тоже сомнительно… Что он с ними потом сделал?
— Я постараюсь уточнить.
— Пожалуйста, Август Иванович. Это очень любопытный вопрос. И заодно узнайте у Явича-Юрченко, почему он решил бросить в почтовый ящик материалы для доклада и эти блатные вирши…
С каждой моей фразой хладнокровие Эрлиха подвергалось все новым и новым испытаниям, а список вопросов непрерывно удлинялся. Когда мы добрались то ли до двадцать восьмого, то ли до двадцать девятого пункта, Галя сообщила, что Явич-Юрченко доставлен. В ту же минуту зазвонил телефон: меня срочно вызывал Сухоруков.
— Прикажете подождать? — спросил Эрлих.
— Пожалуй, ждать не стоит. Начните допрос без меня, а я подойду, как только освобожусь.
В большом кабинете Сухорукова было холодно и неуютно. Стоял густой, никогда до конца не выветривавшийся запах табачного дыма. Им были пропитаны воздух, тяжелые шторы на окнах, обивка кресел, дивана, сукно стола, ковер. Казалось, дымом пахнет и сам хозяин кабинета с никотиново-желтым лицом, изрезанным морщинами, и проникающий в комнату сквозь открытую форточку морозный воздух.
— Можно?
Сухоруков поднял глаза от стола, на котором были разложены бумаги, пригладил ладонью и без того аккуратно зачесанные назад волосы.
— Входи.
Под тяжелым взглядом Сухорукова я прошел к столу. Я всегда себя чувствую неловко в больших комнатах. Они меня как-то сковывают, принижают. Я теряю естественность. Особенно неприятен путь от двери к столу, который почему-то обязательно находится где-то в глубине. Пройти это расстояние под чьим-то взглядом — сущая мука. Нет, я определенно за маленькие кабинеты.