Конец Хитрова рынка
Шрифт:
Мне потребовалось много усилий убедить его, что труд, над которым он работает, имеет только косвенное отношение к теме нашей беседы и что речь идет о расследовании убийства. Он мне не верил, считая, что разговор об убийстве — ловушка, силок, расставленный следователем. Пришлось показать постановление о возбуждении уголовного дела.
Стрельницкий немного успокоился, обмяк.
— Значит, господин Богоявленский убит? — растерянно сказал он, приходя в себя. — И вы занимаетесь розыском?
— Абсолютно верно.
— Убит, — повторил он. — Жаль, жаль… Лично не имел чести его
Стрельницкий заявил, что он не был знаком ни с Богоявленским, ни с Лохтиной.
— Много наслышан был, а чести не имел…
— А с Таманским вы давно виделись? — спросил я, используя излюбленный прием Фреймана.
— Как вы сказали? Таманский? Такого не знаю. Он где служил? Таманский… нет, не слыхал про такого…
— Вы переписывались с Богоявленским?
— Да, я состоял с покойным в переписке, — охотно подтвердил Стрельницкий.
— Знакомы не были, а в переписке состояли?
— Так.
Стрельницкий промакнул пальцами слезящиеся глаза, пригладил встрепанную бородку.
— Случай, — сказал он, поблескивая голым черепом, на котором играли блики скупого петроградского солнца. — Раньше бы я сказал: перст божий, теперь говорю: случай. Племянник мне о нем рассказал… Но вас действительно интересует только убийство?
— Только убийство, — заверил я.
И Стрельницкий, не дожидаясь вопросов, начал рассказывать:
— Есть у меня племянник, сын сестры моей покойной жены, Игорь… Игорь Владимирович Азанчевский-Азанчеев. Про отца его вы, верно, слышали, генерал-губернатором был, а Игорь в гвардии, в Преображенском полку государю служил. А теперь он, как и я, бывший. С семнадцатого я его не видал и не слыхал, а в прошлом году он объявился: на несколько дней из Москвы в Петроград прибыл, по делам службы. Гостиницы дороги. Остановился у меня. И для него удобство, и для меня, старика, радость. Я теперь один как перст: жена от голода померла, царствие ей небесное, а дочери в Париже… Я этого от властей не скрываю. Еще в семнадцатом году вместе с мужьями и детьми за границу уехали. Так и посчитали: за границей несладко, а в своей стране и того хуже… Я это не в обиду вам, а так, к слову… Всякая власть от бога. Значит, Игорь, у меня остановился. Я, как положено, о его приезде в жакт сообщил, гражданину дворнику… Все по закону. Никаких нарушений не было. И говорили мы с ним больше о семейных делах. Рассказал я ему о своих досугах. Прочитал он мои наброски и сказал, что есть человек, который помощь мне оказать может. Кто такой? Николай Алексеевич Богоявленский. Игорь с ним в Севастополе в двадцатом году познакомился, когда у барона Врангеля служил…
— Что же вам Азанчеев рассказал о Богоявленском?
— Говорил, что он пытался спасти государя. Был в 1918 году в Тобольске и Екатеринбурге. Игорь мне и адрес Богоявленского оставил.
— А откуда он знал адрес?
— Да пришлось ему как-то ларец слоновой кости продавать. Пошел в антикварный. Глядит, а антиквар-то знакомый…
— Таким образом, вы обратились к Богоявленскому по совету племянника?
— Да, по совету. Так
— Богоявленский вам ответил?
— Ответил и тетрадь дневниковую прислал…
— Где она?
— У меня на квартире. Хотел ему по минованию надобности вернуть, да все оказии не было, а обычным путем не решался. Не в обиду будь вам сказано, почтовое ведомство после революции ненадежным стало: отправишь письмо в Тверь, а оно в Тамбов угодит…
— Вы Богоявленскому один раз писали?
— Нет. Только на второе свое письмо ответа я не получил. Напоминание ему написал, да он, видно, уже мертвым был…
Я положил на стол письмо, которое приказчик отдал Фрейману, когда тот был в магазине Богоявленского.
— Узнаете?
— Да. К мертвому пришло?
— К мертвому.
Он перекрестился. Попросил еще папиросу. Закурил.
— Что вы просили сообщить вам во втором письме?
— Я спрашивал, какие иконы и книги государь привез с собой в Екатеринбург и что на Николая Алексеевича произвело самое сильное впечатление в доме Ипатьева…
Я вспомнил бесконечный список икон, над которым мы с Фрейманом напрасно ломали голову. Еще там были «Правила игры на балалайке» — собственность царевича Алексея, сочинения Аверченко и религиозная литература.
Я достал из портфеля, подаренного мне на день рождения Верой, копию найденного у убитого письма.
— Здесь, кажется, ответы на все ваши вопросы…
Стрельницкий осторожно взял своими пухлыми желтыми пальцами листок, склонил над ним лысую голову.
— Да, пожалуй. Только пропуски имеются…
— Было залито кровью, не разобрали…
Он поспешно положил листок на стол. Посмотрел на пальцы, будто опасаясь, не замараны ли они кровью. Потом покачал тяжелой головой, вздохнул:
— Изверги, ох изверги!
— О каких ваших и своих заблуждениях мог писать Богоявленский? — спросил я.
Стрельницкий потер под столом руки, словно стирая следы крови. Задумался.
— Что вам сказать? Чужая душа потемки. Может быть, он подразумевал высказанную мною в письме уверенность, что он был и остался монархистом? Игорь мне говорил, что Богоявленский все себя теребил, растравлял. Не было спокойствия в его душе. Как говаривали в старину, укатали сивку крутые горки… Вот видите, пишет: «У меня сейчас нет прошлого, и я не заинтересован в его воскрешении». Без прошлого жить, конечно, легче, зато умирать тяжелей…
— Азанчевский-Азанчеев проживает сейчас в Москве?
— В Москве.
— Адрес помните?
Прежде чем ответить на вопрос, Стрельницкий спросил:
— Вы его тоже допрашивать будете?
— Конечно. Надеюсь, его показания помогут разыскать убийцу.
— Дай-то бог. А адрес его такой: Староконюшенный, значит, переулок, дом 7, квартира 15.
— Кстати, как выглядит ваш племянник?
— Я, признаться, не мастер описывать. Человек как человек. Когда-то был брюнетом, теперь стал седым. Тюрьма да гражданская война выбелили. Вы не думайте, — почти просительно сказал Стрельницкий, — он за свою службу у белых сполна получил. Так что старые грехи ему не в зачет.