Конец каникул
Шрифт:
Из дверей пополз папиросный дым. Отсюда казалось, будто в зале туман. Директор ругался вслух, возясь со ставнями.
«Зачем это я здесь стою?» — подумал я. Но не успел сделать и двух шагов, как до меня долетел голос отца.
Он стоял на ступеньках и громко прощался с Холевой. Потом медленно сошел вниз и зашагал по улице. Я поспешно перебежал на другую сторону, не
Дождь все лил да лил, хоть, может, уже и меньше. По улице текли ручьи, их все реже освещала мелькавшая на горизонте молния. Это была одна из тех августовских гроз, которые незаметно переходят в однообразный, длящийся часами ливень.
Отец как бы не видел всего этого, не замечал дождя. Он шел серединой той самой улицы, по которой полчаса назад, хохоча во все горло, бежали мы с Эльжбетой, шел очень медленно, чуть пошатываясь, расстегнув пиджак и низко склонив голову, точно считал шаги или пытался понять, куда несут его ноги.
Я знал уже, как мне поступить, что делать. Я выбежал на мостовую и остановил отца. Он не удивился, что я здесь, не сказал ни слова. Мы подошли к дому. На лестнице он тяжело опирался мне на плечо.
Повернув на кухне выключатель, я увидел, что мы оставляем за собой не просто мокрые следы, а целые лужи. Отец снял пиджак, я подал ему полотенце. Не говоря ни слова, он уселся за стол и уставился в одну точку. Меня вдруг затрясло. В жизни я не промокал еще так, как сегодня, но затрясло меня, по-моему, все-таки не из-за этого.
Я приготовил чаю и, лишь поставив стакан на стол перед отцом, набрался смелости глянуть ему в лицо. Это было не то лицо, к которому я привык. Неожиданно я понял, что отец вовсе не так уж пьян, как это казалось там, под дождем, на улице.
— Прими две таблетки аспирина… и ложись, сынок, спать.
Это были первые слова, прервавшие нестерпимо долгое, жутковатое молчание. Первые слова с той минуты, как я взял на улице его под руку.
— Папочка, — сказал я, но в горле у меня был точно горячий песок, Я не мог выговорить ни слова. И отвернулся, чтоб не смотреть ему в глаза, то ли грустные до безнадежности, то ли усталые.
— Иди спать…
Нет. Скажи, что-то случилось? Папочка, у тебя неприятности? Отец опустил голову.
— Какие?.. Скажи, какие?
Он смотрел теперь как бы сквозь меня, куда-то вдаль. Покачал головой. И я понял, что он ничего не скажет. Но все-таки не удержался:
— Папочка…
Он вновь покачал головой.
Когда я лег, часы пробили два. Но отец по-прежнему сидел за столом, глядя все так же в одну точку. В голове у меня гудело, глаза закрывались сами собой, и веки горели. Дождь барабанил по крыше, по стеклам текли грязные струи воды. С чердака доносилось негромкое воркованье голубей, они всегда
Утром, как это часто бывает после большого дождя, солнце припекало, а воздух был влажным и бодрящим.
Отец стоял у открытого окна, уже одетый, руки заложены за спину. Курил. Мне показалось, он ждет, когда я проснусь. А я, хоть уже и не спал, все лежал с прикрытыми глазами, незаметно за ним наблюдая. И подумал, что он сильно ссутулился, а может, просто наклонился вперед? Я не знал, как мне вести себя, что говорить. Но сколько можно притворяться спящим?
— Доброе утро! Ну и погода! — сказал я громко и как можно веселее, но это прозвучало фальшиво.
Он повернулся ко мне. И хоть не улыбнулся, но это было то самое лицо, к которому я привык. Может, только глаза…
— Два слова, Юрек! — сказал он. — Во-первых, мне очень неприятно, что ты из-за меня так промок, волновался, наверно. Ну да… Короче… извини меня.
— Папа, да ведь я вчера… — И я хотел рассказать ему про Эльжбету и что промок еще раньше, пока мы бежали с ней по городу в самый ливень. Хотел остановить его, чтоб он не говорил со мной так, таким тоном, словно добивался оправдания.
— Не перебивай! Я знаю, что ты думаешь, Юрек, — продолжал он спокойно, — Но ничего не попишешь, я должен попросить у тебя извинения. И еще одно: давай договоримся — это останется между нами, ладно?
— Конечно! — сказал я, хоть, говоря откровенно, не очень-то понимал, что, собственно, он имеет в виду. И потом я еще пробурчал, но уже, кажется, без необходимости: — Ничего не случилось… такой ливень…
Он улыбнулся, печально как-то, и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.
Я побежал к окну и, когда отец показался на улице, спросил, куда он.
— На шахту, часа на два. На моем участке неполадки.
— Так ведь у тебя отпуск, а? А ты все сидишь на шахте, целыми днями.
— Небольшая авария! Надо туда сходить… А дома? Что мне делать дома?
Я приготовил себе завтрак и не спеша за него принялся.
В голову лезли всякие мысли. От них было не отделаться. Все возвращались и возвращались. Отец ведет себя не так, как раньше. И еще эта вчерашняя история… Что он от меня скрывает?
Сказал, что у него неприятности. Нет, не сказал, но ведь это и так ясно, я это понял. Имеет ли это отношение к шахте? А может… Может, мама почувствовала себя хуже, может, с ней что-то случилось?
Как, собственно, обстоит с ее болезнью? Что это вообще за болезнь, что-то серьезное? О поездке в санаторий заговорили так неожиданно, перед самыми каникулами… Письмо от мамы пришло уже давно, наверное, больше двух недель. А я и не спросил, что было в письме. И он сам не сказал ни слова. «Надо написать маме! Сегодня или завтра! Узнаю у отца адрес и напишу!» — решил я.