Конец каникул

Домагалик Януш

Я стал припоминать, когда впервые услышал от них о санатории. Это было непросто. Как упомнишь все эти привычные ежедневные разговоры в доме — за обедом, за ужином. Пожалуй, в июне… Под самый конец школьного года. Я спросил однажды, поедем ли мы куда-нибудь летом. Они ответили, нет, То есть я поеду в деревню к дяде. В сущности, это был не дядя, а младший брат дедушки, но все его называли дядей. Ехать туда мне не хотелось. Деревня была большая, что-то вроде поселка. Но хоть и считалось, что это вблизи от Нисы, реки там все же не было и до леса тоже путь немалый.

Дядя был совсем не похож на дедушку, зануда. И как раз для того, чтоб уговорить меня поехать к нему, мама сказала о санатории.

Я тогда над этим не раздумывал. Я даже толком не представлял себе, что значит санаторий. Ну, что-то такое, в общем не больница. У дяди я выдержал только две недели. Решил: раз такая же скучища, как дома, то лучше жить в Божехове, по крайней мере пруд под боком. Вернулся я неожиданно. И сразу заметил, что мое появление застигло их врасплох, но выход им оставался один — примириться с этим. Мама через два дня уехала, а отец неизвестно почему пожелал вдруг взять отпуск. Но тогда, в середине июля, все это меня не удивило. Не было даже времени подумать об этом. Ведь появилась Эльжбета…

Ждать неделю письма — это очень долго. В особенности если что-то неладно. И не у кого спросить, в чем, собственно, дело. С отцом на эту тему я больше не разговаривал. Отпуск у него кончился, он стал ходить на работу. Впрочем, и во время отпуска он пропадал целыми днями на шахте, так что разницы, по существу, не было. Несколько раз отец спрашивал, нет ли почты. Как ни в чем не бывало я отвечал, что нет. И мне показалось, что он нервничает не меньше моего. Я не рассказывал об этом Эльжбете, но она, наверно, чувствовала, что у меня что-то не в порядке. Может, только по-другому себе объясняла. Она тоже переменилась. Часто задумывалась, становилась вдруг грустной без причины и смотрела на меня так, словно вот-вот расплачется.

Однажды утром она крикнула с улицы:

— Юрек! Ты уже готов? Слушай, поедем куда-нибудь сегодня, ладно? Надоел мне этот пруд. Да и холодно купаться…

Эльжбета сидела на велосипеде, держась рукой за забор, совсем, как Збышек в тот день, когда привез ее к нам. И вдруг мелькнула мысль: а ведь прошел месяц, целый месяц!

— Ладно! Но ты сперва подымись! — крикнул я Эльжбете. — На пять минут. Я только доем завтрак.

Эльжбета скользнула взглядом по окну первого этажа, и я понял, в чем дело. Лепишевская наверняка уже на своем наблюдательном пункте. И я бы не удивился, скажи Эльжбета, что наверх не пойдет, что подождет на улице. Но она соскочила с седла, прислонила велосипед к забору и поднялась в квартиру.

Едва появившись на кухне, она шепотом заявила:

— Знаешь, я пришла не потому, что ты просишь, а чтоб сделать этой бабе назло! И не только ей…

— Молодец! — похвалил я Эльжбету. — Но почему шепотом? Тут не часовня!

Она засмеялась:

— А я, думаешь, знаю, почему? Так получилось. И не заговаривай мне зубы, Юрек! Та твоя соседка тоже меня видела. У тебя могут быть неприятности!

— Ирка торчит в окне? Ну и что? Какие неприятности? Эльжбета прошла

в комнату, села у стола.

— Интересно, Юрек, как начну говорить про эту девушку, так ты притворяешься, будто не понимаешь. Ни бе ни ме! Просто ангел, невинный ребенок…

— Потому что не люблю, когда мне начинают что-то внушать, даже в шутку. Меня это злит! Эльжбета… — начал я и осекся.

— Ну?

— Ты что, ревнуешь?

— Нет. Не тебя ли ревновать, а? Спятил! Но если даже меня сведут судороги от ревности, все равно не признаюсь. И потому не спрашивай… А знаешь, почему не ревную? Потому что я самонадеянная соплячка и не раз еще пожалею об этом.

— Кто тебе так сказал? — мне было не удержаться от смеха.

— Тетка, полчаса тому назад. Сегодня утром мы беседовали, как говорится, о жизни. Тетка долго ерзала на табуретке, а потом выдавила из себя: «Элюня, у тебя есть мальчик?» Я говорю: «Есть, да». А тетка: «А мама об этом знает?» — «Мама знает, да». Тогда тетка: «Что мама об этом думает?» — «Мама ничего об этом не думает». Тогда тетка: «В голове не укладывается. Когда мне было пятнадцать, я краснела, если мальчики звали меня…» А я в ответ: «Зависит, куда звали!»

Я думала, она меня облает, но она, к счастью, не поняла. Тогда я как можно скорее: «А мама говорила, в моем возрасте она убежала к партизанам, потому что влюбилась в одного сержанта!» Тетка подумала немного и вздохнула: «В самом деле… к счастью, дедушка нашел ее тогда на вокзале и привел домой. Твоя мать вообще с бзиком! Этот второй ребенок нужен ей, как рыбе зонтик…»

Я спокойненько жду, о чем еще спросит тетка. Но у нее мысли иссякли, и она только сказала: «Вмешиваться не буду, пусть они тебя воспитывают, как хотят… Элюня, а ты пишешь письма этому своему мальчику?» — «Нет, тетя, а зачем писать?» — «Ну так ведь он за каникулы может о тебе забыть. Девушек много!» — и тетка рассмеялась — по-видимому, это была шутка.

Все это мне страшно надоело, и я говорю: «О, меня так легко не забудешь! Отец однажды сказал, что я, тетя, самая хорошенькая девушка в маминой семье, и в Центральной Европе тоже!» Ну, Юрек, скажу я тебе, у тетки сперва язык отнялся. Она посмотрела на меня со злостью, а потом выпалила: «Ты самонадеянная соплячка и еще не раз пожалеешь об этом!»

Давно я так не хохотал. Даже захлебнулся чаем, и пришлось выскочить в кухню за полотенцем. Эльжбета рассказывала все это без улыбки. Только когда изображала тетку, забавно вытягивала шею и кривила физиономию.

— Ну, теперь ты все уже знаешь. Так мы поговорили с теткой о жизни. Какой из этого вывод?

— Она, по-видимому, не очень умна.

— «По-видимому»… Абсолютно точно, а не по-видимому. Но не об этом речь. Вывод такой, что тетка ничего про нас с тобой не знает, даже не догадывается. Или, говоря другими словами, Збышек нас не продал. Хотя, впрочем, не очень-то он может нас и продать. Кстати, ты мог бы с ним помириться, он не такой плохой парень… Ты уже поел? Тогда пошли. Нельзя столько времени сидеть в квартире. Твои соседки лопнут, увидишь!