Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

Полыковский Марк Ильич

Через какие-нибудь полчаса все успокоились. Люди поняли, что опасности нет, и вернулись на площадь. Торговля возобновилась. Опять поднялась над базаром туманная пыль.

Бойцы красного отряда вместе с командиром тоже вышли на рынок. Они толкались среди продавцов, приглядывались, заговаривали с дехканами, но ничего не покупали. На восточном базаре, где любят долго и обстоятельно торговаться, осторожный покупатель не вызывает удивления — пусть смотрит, думает, решает, спрашивает, пробует. Продавцы терпеливы. Что-нибудь все-таки купит. Однако красноармейцы ничего не купили в тот день.

И вообще то, что произошло потом,

поразило базар, привело в изумление всех жителей кишлака. Командир отряда выбрал из толпы десяток самых бедных, самых оборванных дехкан и десять самых богатых по виду, самых нарядных и толстых баев. Тех и других вывели на середину площади, на высокое и видное место.

Как и полчаса назад, торговля прекратилась. Но никто не убежал с базара. Наоборот, все бросились к центру, где стояли друг против друга десять батраков и десять баев, и окружили их любопытным кольцом. Люди ждали событий. Кто предполагал, что баев будут судить за пособничество басмачам, кто считал, что у них отберут золото, зашитое в халатах. Но ни то ни другое не оправдалось.

Командир отряда предложил всем двадцати раздеться. Не догола, конечно. Требование вызвало полную растерянность. Люди не могли понять затеи. Первое, что пришло каждому в голову, — расстрел. Зачем же иначе раздеваться. И снова ошиблись. Командир сказал:

— Всю жизнь буржуи обирали бедных. Они наряжались в шелка, а народ ходил в рубищах. Посмотрите на этих батраков — одни заплаты. Тощие животы. Зато баи отрастили брюхо — не обхватишь. Настало время установить справедливость. Пусть буржуи походят в лохмотьях, а бедняки наденут шелковые халаты…

Толпа весело загудела. Идея красного командира пришлась дехканам по душе. Но сами виновники события отнеслись к предложению отрицательно — баи негодовали, грозились, призывали на большевиков гнев аллаха, бедняки молчали, потупив головы. Затея не столько смутила их, сколько напугала. Они, конечно, не в пример баям, готовы были расстаться со своими рваными халатами, — пожалуйста, берите, если надо, — но вот надеть шелковые чапаны и кисейные чалмы отказывались. Кто-то из стариков подошел к командиру и сказал:

— Плохо будет. Байгушам плохо. Вы уйдете, явятся басмачи, убьют бедных.

Но командир не послушался.

— Власть рабочих и крестьян, — ответил он, — счастье для голодных и босых. Пусть одеваются в шелка!

— Ой бой! — покачал головой старик. — Зачем так шутить. За весельем горе идет…

Нет, командир не шутил и не веселился. Лицо его было сурово, а глаза светились добрым огнем. Ведь он считал, что творит счастье, ради которого не раз шел в бой, не щадил своей жизни. Имеет же он право увидеть бедняка в богатом наряде!

— Переодевайтесь! — скомандовал командир.

И баи и байгуши подчинились.

Толпа шумела и смеялась, глядя, как баи снимают свои дорогие чапаны и напяливают рваные халаты, как они воротят носы от рубищ и брезгливо плюются. Поистине это было великое посрамление богатеев.

Бедняки не решались дотронуться до шелка и кисеи. Тогда командир взял байские халаты и укрыл ими плечи батраков, перепоясал их тощие животы дорогими поясными платками, водрузил на головы белоснежные чалмы.

Базар бушевал, как море. И хохот, и крики восторга, и удивление, и ругань — все перемешалось. Бойцы сели на коней и торжественно проводили наряженных в дорогие одежды бедняков до их скромных хижин, простились

с ними и ускакали.

Едва скрылись из виду красноармейцы, как кишлак притих. Базар обезлюлел. Жители торопливо попрятались в свои дома. Они ждали расправы.

И действительно, расправа наступила скоро. Байские доносчики сообщили Ишмату-курбаши о происшествии, и тот помчался в Юлгунзар отстаивать честь своих собратьев. Он сам был крупным землевладельцем Кокандского уезда и посрамление баев расценил как унижение всей местной знати. Басмачи, словно легавые, обшарили кишлак, разыскали батраков и поволокли на площадь. Байская одежда была немедленно сорвана с них и возвращена хозяевам. На сей раз байгушей раздели уже донага и, привязав к бревнам, стали избивать нагайками. Напрасно бедняки доказывали, что они ни в чем не виноваты, что халаты-де им вовсе не нужны. Ишмат-байбача и слушать их не хотел. Оправдания не играли никакой роли — он не наказывал байгушей, а мстил за поругание чести баев.

После порки батраков потащили на дорогу и бросили вдали от кишлака. Курбаши запретил им возвращаться домой под страхом смерти.

Я слушал рассказ старика с чувством глубокой душевной обиды. Многое было смешным. И седобородые улыбались, даже похихикивали. Признаться, мне самому сцена переодевания казалась комической, и когда я представлял ее себе, то невольно смеялся. Надо же такое придумать! Баи в лохмотьях. Они, небось, от возмущения желчью изошли. Я, конечно, понимал всю наивность такого равенства. Это было нелепо и граничило с самоуправством. Подобные поступки нельзя поощрять, они вызывают ненужные, опасные толки у населения. А для врагов — источник клеветы против Советской власти, против большевиков. К тому же беднякам это ничего не дало, кроме горя. Они поплатились за кратковременное «счастье» собственными спинами.

Впрочем, может быть и дало. Они почувствовали, не могли не почувствовать братский порыв красного командира, его любовь к ним, его желание сделать их счастливыми. Одним разом он решил осуществить огненную строку гимна революции «Кто был ничем, тот станет всем…». И я уверен, он скакал назад и думал, что слова «Интернационала» стали в Юлгунзаре явью. Десять бедняков вошли в свои ветхие хижины в шелковых халатах.

Может быть, потом его, красного командира, судил трибунал за превышение власти. С него сняли боевую шашку, отобрали маузер. Но мечта осталась с ним. Мечту не мог, не смел осудить даже суровый трибунал революции. Да он и не судил ее. Судил человека, допустившего ошибку.

Старики смеялись. А мне не хотелось смеяться, Я только грустно улыбнулся. Я был на стороне того красного командира. Мне полюбилась его мечта.

Почему я вспомнил историю в Юлгунзаре? Не знаю. Может быть, потому, что под нашим знаменем, суровым и страстным, даже смерть, даже невольная кровь освещалась мечтой. Светлой мечтой о человеческом счастье.

Железным кольцом фронтов зажат был Советский Туркестан в ту грозную пору. Атаман Дутов захватил Актюбинск и подходил к Аральскому морю. Асхабадский фронт приближался к Чарджоу. Атаман Анненков захватил большую часть Семиречья, в Фергане малочисленные и вооруженные старинными однозарядными винтовками системы Бердана отряды Красной Гвардии стояли лицом к лицу с многочисленными снабжаемыми из-за границы басмаческими бандами.