Конец начала
Шрифт:
Появился матрос, чтобы забрать тарелки. Его остановил пленный и сказал:
– Я какое-то время был в лагере в Опане, на другом конце острова. Тот лагерь такой же огромный, как этот, даже больше. Их вы тоже освободите?
Матрос помрачнел.
– Мы не смогли, - ответил он.
– Как только мы подошли ближе, япошки тут же принялись всех расстреливать. Мы к такому оказались не готовы, не предполагали, что кто-то может поступить настолько подло. Ничего нового.
Он начал было сплёвывать на палубу, но остановился.
–
– Господи!
– спросивший матроса пленный перекрестился.
Флетч был напуган, но не удивлён. С самого начала оккупации Гавайев, япошки демонстрировали, что пленные для них - не более чем, помеха. Они морили их голодом, издевались, уничтожали на работах. Почему бы не помешать им освободиться и всех не перебить? В подобной войне - вполне разумно.
– Спасибо, что вытащили нас из Капиолани до того, как они сделали с нами то же самое, - сказал он. Этот конкретный матрос не имел к этому никакого отношения, но благодарности Флетча сейчас хватило бы на все вооружённые силы США.
– Командование считает, что могло быть лучше, - ответил матрос.
– Но я, блин, очень рад, что всё прошло так, как прошло.
Сколько пуль, выпущенных из японских пулемётов, прошло в паре сантиметров от Флетча? Скольких измученных, истощённых пленных они убили? Флетч всего этого не знал. Да и вряд ли кто-нибудь вообще знал. Единственные, кто мог это выяснить - это похоронные команды. Но он здесь, на американском корабле, а живот его полон - полон!
– американской еды. Он тоже был чертовски рад, что всё прошло так, как прошло.
Охранники в долине Калихи были нервными, как никогда. И пленные, что рыли туннель через хребет Кулау, тоже вели себя нервно, по крайней мере, те, кому ещё хватало сил волноваться. Одним из таких оставался Джим Петерсон. И Чарли Каапу. Петерсон восхищался силой и упорством полугавайца. Ему хотелось соответствовать, но он пробыл здесь гораздо дольше Чарли, да и чувствовал он себя намного хуже, когда сюда прибыл. Дух его был на высоте. А плоть? Плоти уже совсем не осталось, поэтому и говорить не о чем. Осталась кожа, кости, да соединявший их голод.
– Надо отсюда валить, - прошептал ему Чарли вечером, перед тем, как они отключились от изнеможения.
– Срочно. Эти пидоры нас всех тут положат. У них это на рожах написано.
Петерсон кивнул. Он и сам об этом думал. Каждый раз, когда артиллерийская канонада становилась всё ближе, когда в небе пролетали истребители, япошкам, словно, нож в брюхо засовывали. После этого охранники вели себя, как школьник, который проиграл в драке на детской площадке и от обиды пнул собаку. Не было тут никаких собак. Вместо них имелись военнопленные, и пинки были далеко не самым худшим, что с ними делали.
Затем Петерсон помотал головой. Даже это движение потребовало всех сил.
– Если
– У тебя получится, старик, - сказал Чарли.
– Надо крепануться. Доберемся до Гонолулу, и всё будет хорошо.
Если он вернётся в Гонолулу, ему, может, и будет хорошо. Он худел с каждым днём, но, пока ещё, оставался в форме. Попадись Петерсон первому же япошке, и тот сразу поймёт, кто он и откуда. Весил он, по собственным прикидкам, не более сорока пяти килограмм. И всё, конец. Окраины Гонолулу в пяти или шести километрах отсюда. Для Петерсона это расстояние примерно равнялось пути до луны.
– Мне каюк, - сказал он.
– Нечего уже спасать.
– Бля. Ты, что, не хочешь поквитаться? Не хочешь посмотреть, что станет с япошками? Чего ты добьёшься, если будешь тут просто лежать и подыхать?
– Я не лежу, - сказал Петерсон и вспомнил, насколько сильны были мысли о мести в самом начале плена.
– Я не лежу, мать твою, но далеко я не уйду. Глянь на меня.
Он поднял руку: пять костлявых карандашей на палке.
– Ты глянь. Как я побегу, если нас заметят?
Чарли Каапу посмотрел. Он выругался, произнесённые тихим голосом слова, звучали ещё зловеще.
– Я пойду. Приведу помощь. Наверняка, американские солдаты уже в Гонолулу.
Может, и приведёт. С той стороны, куда летели истребители, стрелять стали активнее. Что бы там ни происходило, охрана стала ещё злее. Петерсон не думал, что им потребуется для этого какое-то оправдание, но оно потребовалось. Он сказал:
– Если доберешься, расскажи нашим, что мы здесь. Если о нас кто-нибудь не узнает, мне кажется, мы провалимся за край мира.
– Расскажу, - пообещал Чарли.
– Ты, точно, не можешь идти, старик?
Петерсон снова помотал головой. Из тьмы высунулась рука полугавайца и легла на костлявое плечо.
– Держись, братан. Я пошёл. За подмогой.
Несмотря ни на что, Джим Петерсон улыбнулся.
– Прям, как в кино.
– В натуре, бля! Прям, как в кино!
– Собрался идти - пошевеливайся, - сказал Петерсон.
– Не знаю, сколько ещё протяну, и один Господь знает, сколько япошки позволят нам продержаться.
– Прикрой меня утром на перекличке.
– Прикрою, - ответил Петерсон, хотя, вероятнее всего, япошки заметят пропажу Чарли, даже если, пересчитают всех правильно. Да, они с трудом отличали одного белого от другого. "Все жители запада для них одинаковы", - подумал Петерсон и вновь не удержался от улыбки. Однако Чарли был белым лишь наполовину, и не совсем жителем запада. Он выделялся. В нём было столько жизни, что хватило бы на дюжину военнопленных. Он...
Словно в подтверждение собственных мыслей, Петерсон вырубился, не додумав до конца. Вскоре, непонятно, когда именно, он проснулся. Чарли Каапу рядом уже не было. "Удачи, Чарли", - подумал он и снова отрубился.