Конец "Осиного гнезда". Это было под Ровно

Брянцев Георгий Михайлович

Убедившись в том, что Похитун уже «под градусом», я пустил пробный шар:

— Гауптман объявил, что на той стороне меня будет встречать Курков.

— Правильно, — подтвердил Похитун. — Я знал об этом раньше гауптмана.

— Я, между прочим, думал, что Курков в Москве…

— Чего ему там делать, — сказал Похитун. — В Москве он показался один раз всего и то ради того, чтобы узнать о самочувствии ваших родных.

По спине у меня поползли мурашки. Я потерял всякое желание продолжать разговор и даже ощутил сухость во рту. Значит, меня разыгрывают и дурачат. Никаких

родственников в Москве у меня нет, и отыскивать их там Курков не мог. Значит, меня провоцируют. И будут провоцировать до конца.

Я выждал, пока Похитун прикончил всю бутылку, и посоветовал ему отдохнуть.

Но Похитун напился не до такой степени, чтобы забыть о своих обязанностях.

— Отдыхать некогда, — сказал он и посмотрел на часы. — Надо подготовить кое-что, взять карту у гауптмана и обедать.

Я посмотрел на часы, попрощался и отправился к себе.

Я ничего не понимал. Почему Гюберт медлит? На это могли быть два ответа. Либо Курков вообще не был в Москве, и Гюберт хотел только показать мне, что моя версия проверяется по его приказанию. Либо Курков побывал в Москве, и тогда… Но тогда он должен был сообщить Гюберту, что никаких Хомяковых по указанному адресу нет и никогда не было. Тогда — катастрофа, провал. Но зачем эта странная игра в кошки-мышки? Ведь я в любой день могу уйти в город и не вернуться.

Нет, тут что-то не то. Правда, возможен еще и третий вариант: Курков побоялся пробраться в Москву и послал Гюберту ложное сообщение. Такое тоже бывало.

Во всяком случае, надо срочно послать Фирсанову телеграмму с просьбой немедленно создать в Москве фиктивную семью Хомяковых. Дурацкий просчет! Зачем нужно было давать Гюберту ложный адрес? Ведь я с успехом мог заявить, что моя семья в эвакуации. В сотый раз я мысленно казнил себя за легкомыслие. Конечно, я старался не выдать себя, ел спокойно, болтал с соседями по столу, но меня одолевало беспокойство и нетерпение. Я спешил повидаться с Криворученко.

29. ГРУППА «К»

Выходя из ворот Опытной станции, я увидел грузовик. В кабине сидел Похитун.

— Куда, Хомяков? — окликнул он.

— В город.

— Деньги есть?

— Есть. — Я похлопал себя по карману, где лежала пачка накопленных для Фомы Филимоновича марок.

— Садитесь со мной, — предложил Похитун. — И на секунду заглянем в казино. Только на секунду.

Я втиснулся третьим в кабину, и через десять минут машина остановилась возле казино. Шофер попросил Похитуна не задерживаться: дорога предстояла долгая, и ему хотелось добраться до полка засветло.

К моей радости, Похитун отказался сесть за стол и лишь попросил меня купить ему бутылку водки на дорогу. Я купил две и вдобавок кое-что из закуски. Он рассыпался в благодарностях. Мы распрощались, не ведая о том, что увидимся не скоро…

Похитун с машиной подвернулся очень кстати: я выиграл время и избавился от возможной слежки.

Быстро добравшись до «хором» Фомы Филимоновича, я увидел возле покосившегося забора, облепленного пышными пластами снега, Таню. Она расчищала дорожку деревянной лопатой. На всякий случай я оглянулся, хотя в этом и не было нужды:

Таня уже подала условный знак, что все в порядке. Мгновенно я протиснулся сквозь щель и побежал по тропинке ко входу в подвал. Надо было немедленно увидеть Криворученко, сунуть ему шифровку с просьбой «создать» мою семью в Москве и сейчас же откомандировать его обратно в лес. Может быть, не поздно, может быть радиограмма спасет меня.

Я скатился по ступенькам в подвал, шагнул в открытую дверь и попал в мощные объятия Криворученко.

Как и в первый раз, горела лампа, но стол был уже накрыт, и за ним восседал причесанный, в чистой рубахе Фома Филимонович. Пахло чем-то вкусным.

Я высвободился из лапищ Криворученко и спросил:

— Сколько времени тебе надо, чтобы вернуться в лес?

— А что случилось? — в свою очередь спросил он бледнея.

— Надо немедленно передать радиограмму. Когда очередной сеанс?

— В двадцать три тридцать, — ответил он. — Но мы можем вызвать наших и раньше. А что такое?

— Напишу — прочтешь, — коротко ответил я и сел за стол, чтобы составить шифровку.

Таня и Фома Филимонович растерянно смотрели на меня, предчувствуя что-то необычное.

— А вы раньше посмотрите, что вам сообщают, — спохватился Семен и полез в карман.

— Давай! — бросил я.

Криворученко подал свернутую бумажку размером со спичечную наклейку, густо исписанную бисерным, но очень разборчивым почерком радиста. Я прочел:

1. Оставление группы «К» и ее доукомплектование санкционируем.

2. Известный вам Константин полностью реабилитирован, представлен правительственной награде, находится отпуску на родине.

3. Вас проверяют, но вы не беспокойтесь. Радист Курков явился повинной, во всем признался. Его имени дана радиограмма благополучии вашей семьи.

Я не мог вымолвить ни слова. Черт возьми, как я не догадался? Ведь это так просто! Вот и разгадка «семьи».

Не знаю, каким было мое лицо, но, очевидно, необычным, так как друзья не на шутку перепугались. Столбняк, сковавший меня, длился недолго — всего несколько секунд. Я быстро пришел в себя, вскочил, расцеловал Семена, за компанию Таню и Фому Филимоновича и крикнул:

— К черту телеграмму! Никакой телеграммы!

— Я же говорил тебе, душа моя, — важно напомнил Фома Филимонович, — что все обойдется. Вот и обошлось. Нет, сердце у меня — вещун! Ну-ка, внучка, спроворь закуску.

Таня вытащила из-за топчана большой противень с двумя зажаренными тетеревами.

— Вот они где, голубчики! — воскликнул я. — То-то я принюхиваюсь, принюхиваюсь… Как же они залетели сюда?

— Дедушка приманил, — сказала Таня.

Милым движением она перекинула русую тугую косу за плечо, подошла к Фоме Филимоновичу и, смущенно улыбнувшись, прижала его голову к себе.

Старик обнял внучку, гладил ее руки. Видно, крепко любил он ее, любил с особой, трогательной нежностью.

Фома Филимонович отпустил внучку и рассмеялся. Смех у него был рассыпчатый, добрый.