Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
Тела опустили в могилу, и Струков заторопил:
— Быстро! Быстро!
Он даже пытался ногами столкнуть в могилу куски земли, сам хватался за лопату.
— Все, — сказал Струков и скомандовал милиционерам расходиться.
Сам пошел следом за Анемподистом Парфентьевым и Тымнэро, вошел в ярангу и устало опустился на китовый позвонок. Пошарив в карманах шинели, достал бутылку и попросил:
— Давай стакан!
Стакана в яранге не было, и Тымнэро достал погнутый жестяной ковшик.
Тымнэро глотнул, и огненный поток понесся по всем жилам,
«Брезгует», — безразлично подумал Тымнэро.
Струков выпил, вытер усы и поставил недопитую бутылку на земляной пол.
— Скажи ему, — обратился он к Анемподисту Парфентьеву, — чтобы молчал, дикарь, чтобы язык проглотил и насчет того, что видел сегодня, никому не говорил!
Струков встал и, низко пригнувшись, вышел из яранги.
Парфентьев посмотрел на Тымнэро и поднял бутылку.
— Ну что, мольч, допьем?
Однако весть о расстреле шахтеров на следующий день распространилась по всему Ново-Мариинску.
Милюнэ по дороге на новую службу в уездное правление зашла к Треневым, и Агриппина Зиновьевна встретила ее вопросом:
— Говорят, Тымнэро участвовал в расстреле шахтеров?
Милюнэ еще ничего не знала и, удивившись вопросу, ответила:
— Этого никак не может быть! Тымнэро совсем не такой человек!
— Но ведь могли заставить, — предположил Иван Архипович.
На крыльце уездного правления топтался в ожидании Громова новый начальник радиостанции Учватов, заменивший Асаевича.
Разом пришли Громов и Струков.
Милюнэ принялась убирать — подметать, вытирать пыль. Растопила две печи. Они топились со стороны коридора, и Кулиновский заранее приготовил растопку и уголь. Когда пламя занялось и загудело в высоких печах, обитых железом, Учватов решился войти в кабинет.
— Войдите! — крикнул Громов.
Струков с Громовым сидели друг перед другом. Между ними стояла бутылка водки и один стакан.
Учватов покосился на стол и молча начал вынимать телеграммы из портфеля.
Громов брал одну за другой телеграммы и отшвыривал от себя, ругаясь:
— Где телеграммы о падении Советской республики? Где сообщение о победах Колчака?
— Таковых не поступало, ваше благородие, — испуганно докладывал Учватов.
Милюнэ несколько раз заходила в кабинет: оба тангитанских начальника играли в шашки, изредка прикладываясь к бутылке. Они о чем-то тихо переговаривались. Кулиновский успел ей рассказать, что слухи о расстреле шахтеров — чистая правда: милиционеры сами рассказали обо всем.
Сергей Евстафьевич Безруков вел заседание подпольного революционного комитета.
— Товарищи! Тот, кто сегодня нас призывает к немедленному выступлению, не отдает себе отчета в сложности обстановки. Расстреляли двух шахтеров. Невинных. А они могли стать нашими товарищами по борьбе. Враг насторожен. Давайте трезво рассмотрим обстановку и прикинем наши силы. Формирование боевых групп идет медленно.
— С другой стороны, — вступил в разговор Дмитрий Мартынович, — я знаю по опыту: наша подпольная группа по мере роста будет подвергаться все большей опасности раскрытия. Разведка у Громова, прямо скажу, никудышная, но обольщаться не следует. Рано или поздно он нащупает.
— И что же ты предлагаешь? — спросил Безруков.
— Честно говоря, у меня предложений конкретных пока не имеется, — ответил Хваан и как-то виновато улыбнулся.
— Насчет местного населения, — заговорил Михаил Куркутский, — вы, может быть, и правы. Но тут надо учитывать вот что: в Ново-Мариинске живет самая забитая и нищая часть чукотского населения. Сюда пришли те, которые потеряли не только оленей, но большую часть своей гордости.
— Но и нашим товарищам в центре нисколько не легче, — сказал Хваан. — Поэтому будем вместе искать выход из положения. Когда можно поднять восстание? Во всяком случае, не раньше того, как мы выясним положение на угольных копях и создадим там боевую группу.
— Когда замерзает Анадырский лиман? — спросил Безруков Куркутского.
— В начале декабря лиман должен твердо стать, — не очень уверенно ответил Куркутский.
— Тебе поручается проследить за этим, — сказал Безруков. — А теперь послушаем командиров боевых групп.
Первым говорил Николай Кулиновский. Кто бы увидел его теперь, не узнал бы услужливого, на вид даже глуповатого сторожа и истопника уездного правления.
Сидящий у окна Александр Булатов предупредил:
— Маша идет!
— Спокойно! — сказал Безруков. — Выходите по одному. Без суеты…
Не успели, однако, выйти все, как в комнату влетела запыхавшаяся Милюнэ.
— Они сюда идут!
— Кто они? — встревоженно спросил Безруков.
— Громов и Струков…
— Так! Все уходят! Быстро!
Булатов взял за руку Милюнэ и почти силой увел ее берегом лимана домой.
Милюнэ едва поспевала за Булатом.
— А что с ними будет? А? Я боюсь за них…
Булатов затащил Милюнэ в комнату и, едва переведя дыхание, спросил:
— Что случилось? Кто-нибудь приходил? Что-нибудь говорил?
— О, Булат, ты столько у меня спросил, мне трудно сразу ответить, — простонала Милюнэ.
— Говори!
— Я услышала, — принялась сбивчиво рассказывать Милюнэ, — говорит Струков Громову: скучно нам тут сидеть да водку лакать и в шашки играть… Пойдем-ка к кому-нибудь в гости… Перебрали почти всех, а потом вдруг Струков говорит: давай-ка к Безрукову сходим. Ну, вот и собрались, а я на всякий случай решила предупредить.