Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
— Что вы имеете в виду?
— Холод, пургу и вечную мерзлоту, — солидно ответил Тренев. — Посудите сами, куда пойдет разумный человек, если он вздумает бежать? В тундру? К утру он уже закоченеет. Если даже будет хорошо одет — заблудится в пургу, потеряет дорогу, и в конце концов та же участь — замерзнет.
— Куда вы клоните, Иван Архипыч? — спросил напрямик Мандриков.
— А никуда, — поспешно ответил Тренев. — Я просто хочу высказать свое соображение.
— Ну, высказывайте.
— Чем кормить этих трех дармоедов,
— Надо подумать, — заинтересованно произнес Мандриков.
Тренев важно и солидно прошел мимо Милюнэ, едва кивнув ей в знак приветствия.
Милюнэ решительно вошла в комнату и прямо с порога сказала:
— Михаил Сергеевич! Архипыч очень плохой человек!
— Я это чувствую, — с улыбкой ответил Мандриков. — Но голова у него сообразительная.
Собрались члены ревкома.
Булатов занял место секретаря, вооружившись пером и поставив перед собой баночку японской туши. Мандриков объявил очередное заседание ревкома открытым.
— Первый вопрос, который мы должны разобрать, это национализация иностранных фирм. Бывший морской пират Свенсон, ныне «Свенсон и К0», пользуясь климатическими условиями, когда полярные морозы отрезают Анадырский край от всего мира, монополизировал всю торговлю и стал властелином над жизнью как инородцев, так и местных жителей… Только полное уничтожение самой системы капиталистической эксплуатации обещает человечеству истинную свободу, равенство и братство! Кто за то, чтобы передать народу имущество американского торгового разбойника Свенсона, находящееся в Ново-Мариинске?
Подняли руки все.
Булатов едва поспевал писать.
— Второй вопрос: на территории советской власти должен неукоснительно выполняться главный лозунг трудового пролетариата, провозглашенный товарищем Карлом Марксом, — кто не работает, тот не ест. А мы кормим трех дармоедов. Предлагаю: по соображениям политического характера и согласно лозунгу трудового пролетариата немедленно удалить господ Громова, Струкова и Суздалева из Анадыря на народные угольные шахты.
— Есть же постановление — расстрелять, — напомнил моторист Игнат Фесенко.
— Да, есть такое постановление, и его никто не отменял, — ответил Мандриков. — Но мы не хотим омрачать начало нашей деятельности кровопролитием. Подождем наших товарищей из Владивостока. К тому же им все равно некуда бежать.
Речь Мандрикова звучала убедительно, но все равно при голосовании Игнат Фесенко поднял руку против.
Мандриков выпил воды, загодя принесенной Милюнэ.
— А теперь самое главное: выработка инструкции для отъезжающих в верховья Анадыря. Состав группы такой: Михаил Куркутский, Якуб Мальсагов, Мефодий Галицкий. Начальник отряда — комиссар народной охраны товарищ Август Мартынович Берзин. Ему выдается мандат. — Мандриков взял со стола лист бумаги и зачитал. — Какие
— У меня вопрос, — сказал Галицкий. — Говорят, что на полпути от Анадыря к Усть-Белой появилось стойбище оленных людей. Если они встретятся, что делать?
— Товарищи! — Мандриков оглядел ревкомовцев и вдруг с тревогой подумал, что с отъездом четверых товарищей их останется и впрямь горстка. — Мы взяли власть навечно. Поэтому Советы должны стать единственной и повсеместной организацией трудящихся где бы то ни было — в городе, деревне или кочевом стойбище. Революция освобождает трудового человека, где бы он ни жил — в холодной тундре или в жаркой стране.
— Понятно, — сказал Галицкий и уселся на место.
— Вся инструкция изложена в удостоверении, выданном товарищу Августу Берзину, — сказал в заключение Мандриков. — Будем голосовать.
Мандат отъезжающим вверх по реке Анадырь был единогласно утвержден.
— Вы думаете, что он меня примет? — с дрожью в голосе спросила Евдокия Павловна.
— Человек он довольно отзывчивый, — немного подумав, сказал Тренев. — И совсем не такой кровожадный и страшный, как вы думаете.
— Но все же я жена его заклятого врага, — заметила Громова.
— Если вы так озабочены здоровьем вашего супруга, то должны решиться.
Как-то Агриппина Зиновьевна как бы мимоходом рассказала ей, как Иван Архипыч под покровом ночи в пургу утопил сверток в проруби на реке Казачке.
Мало ей, что мужа освободили, так она теперь обнаглела до того, что просит Ивана Архипыча, чтобы Громову позволили погостить дома для поправления пошатнувшегося здоровья.
— Идите, идите к Мандрикову, — настойчиво говорил Тренев.
Евдокия Павловна Громова, одевшись поскромнее, во все черное, направилась в ревком. Милюнэ, убиравшая в коридоре, удивилась, увидев ее.
— Милая, — обратилась к ней Громова, — где тут Мандриков принимает?
В комнате сидели Мандриков и Булатов.
— Здравствуйте, Евдокия Павловна, — сказал Мандриков. — Садитесь.
Громова уселась на стул, достала платок и первым делом вытерла глаза.
— Я вас слушаю.
Евдокия Павловна подняла на Мандрикова полные слез глаза, губы у нее задрожали.
— Ну полно, Евдокия Павловна!
Мандриков не переносил женских слез.
— Моего-то… Кешу-то… Христа ради отпустите его на один день… Ведь напьется он с горюшка да с радости на Новый год, замерзнет…
— Ничего с ним не случится, — сказал Мандриков, отвернувшись, чтобы не видеть плачущую женщину. — Там за ними хороший присмотр.
Женщина громко шмыгала носом, сморкалась.
Мандриков умоляюще посмотрел на Булатова, но тот в ответ только пожал плечами.
— Я не один принимаю решения. — Мандриков старался говорить жестко. — Я спрошу мнение членов ревкома. Что они скажут. Может быть, они войдут в ваше положение.