Конец "Зимней грозы"
Шрифт:
Действительно ли стало так тихо? Ни звука ни в лесу, ни в Немках… Нет, скрип снега как будто. Ближе. Шаги тяжелые, неторопливые.
— Вернулся вот! — услышал он голос подполковника. — Пойдемте, Кочергин. Не воротишь Евгения Петровича, — добавил после паузы, как бы усомнившись в своем, слишком уж не новом, доводе.
«С полдороги возвратился? — подумал Кочергин. — Да, скорее всего…»
Они молча долго шли пустующей улицей. Замедлив шаги у своей квартиры, Бережнов завернул за угол избы и решительно направился дальше, в сторону штабного автобуса. В нем было неприютно, холодно. Миша давно не топил. Маленький
— Сводку вот принимал, товарищ комполка! — приложил Бубнов ладонь к козырьку. — С утра…
— Давай-ка! — взял у него Бережнов блокнот и, мельком взглянув на заполненную убористым почерком страницу, тут же вернул обратно. — Знаю все, можете оформлять!., Да, Бубнов, скажите моему ординарцу, он в соседней избе, что я здесь побуду и пока в автобус не возвращайтесь. До моего указания!
Подполковник сел, вынул папиросы, закурил и, взглянув на Кочергина, ткнул рукой в сторону места напротив, по другую сторону стола.
— Доложите подробно, как погиб Мотаев! — отрубил он, подождав, пока Бубнов закроет за собой дверь.
Как бы спохватившись, подполковник снова извлек пачку «Казбека» и протянул Кочергину, который тем временем достал свои сигареты. Лейтенант понял, что командир полка спешить не собирается. Поблагодарив, он все-таки закурил из бывшей у него почти пустой глянцевой белой пачки с изображением верблюда и с грустью подумал, что Мотаеву тоже нравились немецкие сигареты.
— Когда капитан меня к вам направил, я было уже поехал, вдруг слышу: шарах! Сильно, но не так, когда танк взрывается. Я полковника Черного вспомнил — мина! Так оно и было. Саперы сквозь заросли не продрались, пропустили…
— Это знаю! — поморщился Бережнов.
— Там лес стеной. Гаубицей не прошибешь. Мотаев напролом пошел. Когда танк подорвался, могло случиться самое худшее… Обзор нулевой… — волнуясь, бессвязно пояснил лейтенант. — Капитан, сняв «Дегтярева», выполз из-под танка, видимо, последним, но пулеметом не воспользовался. Поздно было: немецкие автоматчики обложили. Когда я своим пулеметом кусты «продезинфицировал» — убрались гады… Экипаж после вынес Евгения Петровича, а он холодный уже…
Бережнов, откинувшись на койке и незряче уставясь на свои ноги, посапывая, молча затягивался.
— Остальные танки тоже блиндажи штурмовали, и ни один ведь на мину не напоролся. Боевую задачу выполнили.
— «Выполнили»! Чертова чащоба! Какая в ней к… может быть быстрота и внезапность маневра? Уничтожить лес надо бы, и дело с концом! Нестроевой он, чернолесье одно! — желчно возразил Бережнов.
— Уничтожить? — удивился Кочергин. — Как, артиллерийским огнем?
— Да хотя бы! Бог войны все может. Калибр покрупней и! Или эрэсы! Впрочем… — тут же усомнился подполковник. — Если бы этот «бог» все мог, и танки не родились бы в прошлую войну…
Кочергин представил черное, зловонное пожарище, с обугленными пнями и дымящимися завалами стволов, на километры простирающееся
— В степи обзор, по движущимся объектам эффективный прицельный огонь. И на километр и на два, — продолжал Бережнов. — А здесь нас, вот так расстреливают в упор, а мы не знаем откуда!
— Раньше такое с вами не случалось, товарищ подполковник?
— Так? Нет! — на мгновение задумался Бережнов. — Но в трудные условия попадать приходилось. Раньше танки еще чаще дуром использовали, — зло добавил он.
«Вот он, мой случай! — собрался Кочергин. — Самое время расспросить подполковника о прожитом-пережитом!»
— В эту войну? — быстро вытащил Кочергин папиросу из снова протянутой ему пачки «Казбека».
— И в эту, особенно в сорок первом, и в финскую… Вот под станцией Кемеря, например, в сороковом году мой танковый батальон штурмовал контрэскарп. Кругом тоже лес, но хвойный, реже этого, и болото. Болото!..
Бережнов словно увидел что-то обращенным в себя взглядом и задумался. Папироса в его пальцах погасла.
— Но морозы стояли за сорок. Наверно, замерзли болота? — напомнил о себе Кочергин, зажигая спичку.
— Замерзли? Черт бы их взял, эти финские болота! — прикурил Бережнов. — Их мороз не берет, парят, не стынут они! Но там подо льдом были. Батальон прикрывал саперов, пытавшихся подорвать это двухметровой высоты земляное укрепление, чтоб для танков проходы сделать… Тогда и подожгли мой бэтэ-семь. Загорелись шинели, валенки! Дышать нечем, глаза ест, ослепли совсем. Кто-то успел снять башенный пулемет. Взяли несколько дисков, но пулемет не пригодился, как и Мотаеву!.. До укрепления было метров сто — сто пятьдесят открытого пространства, но ближе к откосу контрэскарпа начиналась «мертвая» зона, непростреливаемая. И мы поползли вперед, а не назад, к своим.
— А под танком укрыться?!
— Под танком? — вскинул лохматые брови Бережнов. — Боеукладка почти полная была, мы и двадцати снарядов не выпустили. Чтоб от нас осталось, под танком! После взрыва башню бросило метров на пятнадцать! Да нет, пожалуй, подальше мы тогда отползли. Она ну прямо как в нас летела!
На помятом, мешки под глазами, лице подполковника появилось выражение ужаса. Оно тут же исчезло. Бережнов сосредоточенно раскурил снова погасшую папиросу.
— Тут-то и оказалось, что под нами лед. С головой накрыла волна цвета черного кофе, и мы, все трое, оказались по горло в воде. Ров был у самого бруствера контрэскарпа. Наполнялся из соседнего болота. Ноги и руки тут же онемели. Вода огнем жгла подбородки. Мы что есть силы тянулись на носках. Но где там!
Он помолчал, затягиваясь, будто усомнившись в необходимости продолжать. И снова заговорил.
— «К нам, рус, к нам! Скорей, тут близко, водки дадим!» — кричали сверху, с откоса. Мы молчали, и в нас полетели ручные гранаты. Не достали — далековато было. Всегда не верится, когда приходит конец…
— И вас не пытались спасти? — хрипло спросил Кочергин, которого скрутил озноб, как после знакомой ледяной купели.
— Пытались… Когда совсем стемнело, танк командира роты подобрался на бросок веревки с петлей. Как-то получилось, что мы все разом за нее ухватились.