Конец «Золотой лилии»
Шрифт:
Возвращался он на метро с нарочитыми пересадками, приехал домой часа через три с половиной.
– Боже мой! – вскричала жена при виде мокрого до нитки Всеволода Васильевича. – Под самую грозу попал, бедный ты мой! Где же тебя носило, сердечный ты мой?
– Да ладно тебе, Зина, – буркнул Слепаков, переодеваясь в сухое. – Ездил тут на распродажу электродеталей, посмотреть кое-чего хотел. Слепаков вел себя с наигранным равнодушием, с внешними признаками обыкновенной усталости, вяло поел.
– Может, водочки выпьешь? – теплым, родным голосом шепнула жена и понимающе нежно улыбнулась.
– Нет,
Он медленно выпил чашку чая. Улучив момент, тайно проглотил две таблетки феназепама и пошел спать. Лег и лежал с похоронным выражением на лице. Тело постепенно начало теплеть, расслабляться. Последними подконтрольными мыслями были: «Что я сделал! И откуда это: “кири-куку, царствуй на боку”? С чего это вдруг прицепилось? Пословица, что ли, какая-то?» Так и не сделав окончательного вывода, Всеволод Васильевич провалился в неуютный, тягостный сон.
Последующие дни невольный преступник все-таки суеверно ждал для себя неприятностей – и дождался.
Часов в одиннадцать утра прозвучал особенно яркий и требовательный телефонный звонок. «Меня. Они», – внутренне поджимаясь и готовясь к борьбе за свободу, определил Слепаков. Снял трубку, нахмурясь и стиснув челюсти. Приятный мужской голос спросил бодро:
– Слепаков Всеволод Васильевич?
– Да, это я, – с натужным достоинством пожилого заслуженного человека подтвердил Слепаков.
– Вас беспокоит старший оперуполномоченный по уголовным делам, капитан Маслаченко.
– Слушаю, – после якобы недоуменной паузы произнес Всеволод Васильевич.
– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
– Мне? Вопросы? – старательно удивился Слепаков. – По какому поводу?
– Не могли бы вы подойти к четырнадцати часам в Управление… Знаете где?
– Да, конечно.
– Второй этаж. Комната одиннадцать, – трубка цокнула, замолчала, пошли гудки.
Возле Управления МВД тесно, вдоль и поперек стояли запыленные многочисленные «Жигули», несколько старых и пара новеньких иномарок – очевидно, автомобили сотрудников милиции. Навстречу вышли трое молодых и один пожилой, одетые в гражданское. Самый разудалый, развязный, коротко стриженный, рассказывал что-то смешное с матерком, остальные смеялись. Пожилой хрипел: «Да ну вас на хрен, хлопцы, мне бы поспать… С бодуна башка чугунная…» Потом выбежал еще один в спортивном костюме, быстро хлопнул дверцей «ауди» и умчался в мгновение ока. Втиснувшись в «жигуленка», не спеша, поехали четверо. «Кого-то брать», – с сосущей сердце тоской подумал Слепаков.
За стеклянной перегородкой пропускного пункта сидел у телефона офицер в милицейском кителе и разговаривал с вооруженным коротким автоматом, толстым и усатым бойцом восточного типа, в камуфляже. Проверили паспорт, сказали «второй этаж, идите». Постучав и войдя в одиннадцатую комнату с заранее подготовленным официальным видом, Слепаков увидел сначала молодую женщину, плохо причесанную блондинку с унылым носом, работавшую на компьютере, а затем, за другим столом, симпатичного, тоже светловолосого крепыша лет тридцати, в
– Слепаков? Возьмите стул, пожалуйста.
Пенсионер сел.
– Капитан Маслаченко? – спросил в свою очередь. – По какому по…
– Вы работаете? – перебил его оперуполномоченный. – Внештатный консультант? На пенсии по выслуге лет? Так. Карточку москвича имеете? Ага, хорошо. И паспорт с вами? Прекрасно. Дело в том, – Маслаченко глянул краем глаза в слепаковские документы, – Всеволод Васильевич… что вблизи от вашего дома во вторник, двенадцатого июля, обнаружили тело убитого гражданина Республики Молдова… – опять справился в каком-то листе, – Джордже… в общем, Георгий Ботяну, восемьдесят первого года рождения, работавший по обслуживанию оптового рынка… Вот такие у нас события. Регистрация у него просрочена. Вы никогда не встречались с этим Ботяну, Всеволод Васильевич?
– Ни-ког-да, – отчетливо произнес Слепаков, раздельно выговаривая слоги и тем подчеркивая абсолютную невозможность его знакомства с каким-то погибшим гражданином Молдовы.
– А вы не выходили из дома двенадцатого июля в середине дня от одиннадцати до двух часов?
– Да, был на улице, в магазине. Подходил к газетному киоску. («Эх, зачем сказал про киоск! Сейчас спросит про газету… какую покупал, тогда – всё…») Потом ездил на электропродажу… то есть распродажу всяких деталей… Попал под дождь… Приехал домой…
– Замечательно, – опер что-то писал, слушая Слепакова. – Значит, мимо угла дома номер восемь и номер…
– Простите, господин следователь, – насыщенным металлическими обертонами, как бы едва сдерживаемым голосом заговорил внештатный консультант, – в чем вы меня хотите обвинить? Я никогда не встречал никакого Жоржа из Молдовы. Тем более не понимаю, какое отношение я могу иметь к его уб… к его смерти.
– Никто вас ни в чем не собирается обвинять.
– Значит, я могу идти?
– Конечно. Вы свободны идти куда хотите, раз вы никогда не встречались с Ботяну.
Слепаков хотел встать, но внезапно ему ударило в голову: почему его вызвали? Почему вопросы задают именно ему, а не нескольким сотням жильцов, обитающих в соседних домах? А может быть, многих вызывали, как и его? А если нет? В чем тогда смысл его допроса? Что про него пронюхали?
– Вы, конечно, свободны, Всеволод Васильевич, – продолжил столь же приветливым тоном оперуполномоченный. – Я верю, что вы не знали и никогда не сталкивались с этим парнем. Но вот гражданин Хлупин утверждает, будто бы видел вас близко от места нахождения убитого и именно в то время, после одиннадцати часов.
– Я не знаю, кто такой Хлупин.
– Вы не знаете Хлупина? Соседа, живущего под вами, занимающего квартиру под вашей квартирой?
Слепакову, наверно, судьба устроила с этот день грандиозное испытание на выдержку, сообразительность, увертливость и способность переносить самые неожиданные, грозящие ему новости. «Ясно, старший лейтенант точно знает, что бандюгу из Молдовы гробанул я. Этот бегающий столько лет придурок меня заметил, проскользнув в тот день мимо. Но ведь нужно доказать, что он видел именно меня, а не кого-нибудь еще, черт бы его, гада, уволок…» – думал торопливо, но как-то очень холодно и сосредоточенно Слепаков.