Конечная остановка. Любимец зрителей
Шрифт:
Так вот оно, почему Люсьена жила с ним! Она бы вовек не пошла на развод, так как нуждалась в этом муже, который регулярно отлучался из дому и привозил несколько граммов порошка, сбываемого ею без всякого труда. Конечно, ей приходилось делить барыши с неведомым поставщиком из Ниццы, но с этим приходилось мириться — какая мелочь в сравнении с выгодой! Он вспомнил про миллионы в брюхе плюшевого мишки — всего лишь ее деньги на карманные расходы, тогда как большую часть капитала она отдавала в рост, о чем свидетельствовала расписка.
«Мистраль» прибывал в Марсель. Сейчас начнется обслуживание пассажиров второй смены. Шаван перестал думать о Люсьене, но, подавая бутерброды с семгой, чувствовал, как унижение леденило ему сердце. Он, образцовый служащий железной дороги, переправлял наркотики
Шаван принес корзину с хлебом, графин, и у него зачесалось вдруг все тело, как если бы по нему ползали паразиты. Ведь в ночь несчастного случая с Люсьеной он провозил наркотик, как обычно, и этот наркотик все еще находился в тайнике где-то рядом с ним или даже на нем, поскольку Люсьена так и не смогла воспользоваться очередной партией. Где он? Но где же? Шаван до умопомрачения твердил себе одни и те же слова — скучный перечень его личного багажа. Ни мыло, ни бритвенный прибор, ни зубная щетка, ни расческа… А больше искать негде.
В Ницце, сославшись на необходимость проверить счета, Шаван задержался в ресторане. И когда все его покинули, принялся обыскивать вешалку, потом выпотрошил чемоданчик и внимательно изучил стенки, дно, крышку, не хуже сапера — специалиста по разминированию. Тщетно. Он снял с себя китель и вдруг глазом зацепился за эполеты. Твердый золоченый галунный шнур пришит к синей планке-основе. Этот шнур… А что, если он полый?
Отстегнув эполеты, Шаван просунул палец в завитки галунного шнура и обнаружил сбоку нечто вроде пластиковой пробочки, которую вытащил не без труда. Шнур оказался внутри трубочкой, куда был насыпан белый порошок. Вытряхнув его себе на ладонь, он подумал — наверное, кокаин. Какие-то несколько щепоток, не более. Второй эполет, в свою очередь, выдал ему свое содержимое. Всего-то граммов десять. Но при двух ездках в неделю за год это составит с килограмм. О! Фред был прав. Речь шла о крошечной коммерции на свой страх и риск. Неважно. Главное то, что он втянут в эту авантюру без его ведома. Подавленный, он сунул куртки в чемоданчик и, сдав свои отчеты и деньга в контору вокзала, пошел в помещение, предназначенное для отдыха служащих железнодорожной компании.
Там, в темноте и тишине, он заставил Люсьену предстать перед ним. Но на экране своей памяти увидел лишь глухую, немую и слепую женщину. Она никогда не сумеет оправдаться. Подлинные мотивы ее поведения предстояло вообразить ему самому. Ими, безусловно, являлись деньги. Но зачем ей были нужны деньги, коль скоро, в сущности, она так мало ими наслаждалась? Квартира на бульваре Перейра принадлежала не ей. Ее туалеты, меха далеко не представляли собой большой ценности. Половину недели она жила крайне скромно. Во вторую половину, конечно же, позволяла себе вести совсем иной образ жизни. Но если и ходила в ресторан, то за нее платили. И впрочем, даже если бы захотела, она не могла ни покупать вдосталь, ни вкладывать деньги, иначе ей пришлось бы время от времени, в зависимости от характера своих приобретений, обнародовать подлинное имя. Таким образом, ей были заказаны большие расходы, как другим заказано играть в казино. В таком случае зачем было ей заниматься этой мерзкой торговлей наркотиками? Вот чего Шаван никак не мог взять в толк. То, что Люсьена, побуждаемая примером Доминик, уступила соблазну мелкого приработка, еще можно было понять. Но и тут во всей своей силе встал вопрос: зачем Люсьена копила деньги? Секс был для нее только средством. По признанию самих клиентов, она была не слишком одаренной по этой части… Так почему же она упорствовала?.. И уж совсем нет объяснения ее идее приумножать доходы с помощью наркотиков. Разве что ее кто-то надоумил? Однако теперь Шаван был склонен думать, что идея родилась в голове самой Люсьены. И вот тому доказательство: никто не мог подсказать ей мысль использовать в качестве тайника эполеты мужа.
За всем этим скрывалась особая изощренность той двойной жизни, какой она жила, что внушало Шавану какой-то ужас. Может, Люсьена была психически ненормальной, страдала паранойей? А почему бы и нет, в конце концов. Может, она испытывала острое удовольствие, насмехаясь над всеми, кто имел с ней дело? Может,
Может… Шаван был еще не в состоянии сформулировать ничего, кроме предположений. Но в нем уже начинало укрепляться очевидное: он повел свое расследование, затаив против Люсьены злобу, с намерением смешать ее с грязью, чтобы лучше отстраниться от нее и ненавидеть, а в ее лице ненавидеть всех женщин, подобных ей, во избежание попасться на крючок такой шлюхи, как Доминик. Он с ходу уверовал в то, что она кругом виновата и решила его обмануть, унизить. Тогда как у нее просто не оставалось выбора.
Шаван отдавал себе отчет в том, что плохо выражает обуревающие его чувства, что слова его подводят — они как бы изничтожают то, о чем он так мучительно старался догадаться задним числом.
В помещении было слишком жарко натоплено. Шаван встал выпить стакан воды и внезапно осознал, что наполовину грезил. Хватит! Допустить, что Люсьена была в каком-то смысле не виновата! Какая ерунда. Два часа утра. Пора спать.
И первое, что ему надлежало сделать по приезде в Париж, это перерыть все вверх дном, чего он еще не сделал, всю квартиру Лейлы — имя, от которого его тошнило, — и убедиться, что там не осталось ни малейшего запаса наркотика.
С непривычки подолгу размышлять Шаван уснул только под утро и сошел с «Мистраля» в Париже без единой мысли в голове. Людовик клевал носом в гостиной, сидя перед пустой чашкой.
— Я тебя ждал, — невнятно пробормотал он.
— Нового ничего?
— Ничего. Вчера приходил доктор. Когда спрашиваешь его мнение, он пожимает плечами. Типичный представитель новой школы, они считают, что жестоко продлевать жизнь больным, которые уже не живут, а погружены в сон смерти, как он выразился.
— Ты не переутомился?
— Да, малость. Какую чудную жизнь мы ведем, бедный мой Поль. Не знаю, долго ли я протяну. Спокойной ночи. Попытаюсь добраться до дому. Я говорю — попытаюсь, потому что моя машина, как и ее хозяин, совсем не тянет.
Шаван перешел в спальню. Медсестра читала. Он не позволил ей встать и, облокотившись на спинку в изножье кровати, смотрел на Люсьену так, словно бы видел впервые. Скулы выпирали. Приоткрытые губы слегка обнажали зубы. Он думал о молодой женщине на картине. Которая из них была настоящей? Чтобы сменить медсестру, он обогнул кровать. Шаван прикоснулся губами к смеженным векам, но те не отреагировали. Затем погладил податливую левую кисть и тут обратил внимание на отсутствие обручального кольца. С каких пор его нет на безымянном пальце? После несчастного случая?.. Неужели он по рассеянности не замечал? Или она потеряла его еще раньше? На Шавана так похоже жить рядом с женой, ничего не замечая. Возможно, будь он меньше занят самим собой…
— Ступайте отдыхать, — велел он медсестре. — Я немного подежурю.
— Сейчас. Только заменю капельницу…
Это обручальное кольцо — что может быть проще? Люсьена снимала его с пальца всякий раз, как становилась Лейлой, а потом надевала снова. Но в ночь несчастного случая метаморфоза не завершилась, и оно где-то припрятано. Нужно искать. Шавану хотелось курить, ходить, лишь бы прогнать впечатление, что он бодрствует у гроба покойницы. Вытянувшееся недвижное тело, слабый свет ночника у изголовья. Не хватало только цветов. Шаван попытался вернуться к своим мыслям прошлой ночи и вспомнил, что в какой-то момент сказал себе, что, возможно, Люсьена и была в известном смысле безвинна, но уже потерял нить своих рассуждений. Ему приоткрылось было нечто важное, способное вернуть мир его душе, а вот сейчас он снова движется на ощупь в потемках. Кончилось тем, что он уснул, запрокинув голову на спинку кресла, с приоткрытым, как у мертвеца, ртом.