Конформист
Шрифт:
Он хотел восстановить в памяти свой визит в дом терпимости в С., когда впервые почувствовал, что Лина существует. Почему женщина, которую он увидел в общем зале, рядом с агентом Орландо, внушила ему такое необычное и сильное чувство? Он вспомнил, что был поражен сиянием ее лба, и понял, что сначала в женщине, а потом в Лине его привлекла чистота, но в проститутке она была унижена и осквернена, а в Лине — торжествовала. Теперь он понял, что отвращение к упадку, испорченности и разврату, преследовавшее его всю жизнь и не смягченное женитьбой на Джулии, может рассеять только сияющий свет, исходящий от лба Лины. Даже совпадение имен — Лино, впервые внушивший ему это отвращение, и Лина, от этого чувства его освобождавшая, — показалось ему счастливым знаком. Так, естественно, стихийно, одной только силой любви, он обретал благодаря Лине нормальность, о которой столько мечтал. Но нормальность не казенную, которой добивался все эти годы, а иную, почти ангельскую. По сравнению с этой светлой, небесной
Пока он, сидя на скамейке, предавался этим мыслям, взгляд его вдруг упал на большую машину, которая, спускаясь в направлении площади Согласия, казалось, постепенно замедляла ход. И действительно, она остановилась у тротуара неподалеку от него. Это был черный шикарный автомобиль старинного образца, что подчеркивалось чрезмерным сверканием и глянцем никелированных и латунных частей кузова. "Роллс-Ройс", подумал Марчелло. Внезапно его охватил испуг, смешанный со страшным чувством чего-то знакомого. Где и когда он уже видел эту машину? Шофер, худой, с проседью человек в темно-голубой форме, едва машина остановилась, проворно выскочил и бросился открывать дверцу, и этот его жест вызвал в памяти Марчелло искомый образ: такая же машина, той же марки и того же цвета, останавливается на углу улицы, на соседнем со школой бульваре, и Лино высовывается и открывает дверцу, чтобы Марчелло сел рядом с ним. Тем временем, пока шофер стоял рядом с дверцей, держа фуражку в руке, из машины с предосторожностью показалась мужская нога в брючине из серой фланели, обутая в сверкающий глянцем, словно латунные части автомобиля, желтый ботинок, потом шофер протянул руку, и Марчелло увидел пассажира, с трудом вылезающего на тротуар. Это был пожилой человек, худой и очень высокий, с багровым лицом и еще белокурыми волосами, неровной походкой — помогая себе, он опирался на трость с резиновым наконечником, — и тем не менее поразительно моложавый. Марчелло внимательно наблюдал за ним, пока тот медленно приближался к скамейке, и спрашивал себя, что придает старику моложавость, а потом понял: фасон прически с пробором на боку и зеленый галстук-бабочка, который тот носил с яркой рубашкой в бело-розовую полоску. Старик шагал, опустив глаза вниз, но, когда подошел к скамейке, поднял голову, и Марчелло увидел, что глаза у него голубые, ясные, наивно-жестокие и тоже молодые. Старик наконец с трудом уселся рядом с Марчелло, а шедший за ним следом шофер тут же протянул ему маленький пакет из белой бумаги. Затем отвесил короткий поклон, вернулся к машине и неподвижно застыл на своем месте, за ветровым стеклом.
Марчелло, следивший взглядом за прибытием старика, теперь опустил глаза, размышляя. Ему хотелось бы никогда не испытывать такого ужаса при одном только виде машины, похожей на автомобиль Лино, и уже это было причиной его смятения. Но больше всего его испугало сильное, горькое чувство зависимости, бессилия и рабства, присоединившееся к отвращению. Словно и не прошло столько лет, точнее, они прошли напрасно, и он все еще был прежним мальчиком, а в машине его поджидал Лино, и он собирался сесть туда, подчиняясь приглашению мужчины. Марчелло казалось, что его вновь шантажируют, но только теперь это делал не Лино, приманивая его пистолетом, а его собственная, все помнящая и смятенная плоть. В ужасе от этого внезапно вспыхнувшего тревожного огня, который он считал погасшим, Марчелло вздохнул и машинально пошарил по карманам в поисках сигарет. Тут же чей-то голос сказал по-французски:
Сигареты?.. Вот, пожалуйста.
Он повернулся и увидел, что старик красной, слегка дрожащей рукой протягивает ему непочатую пачку американских сигарет и смотрит на него странно: одновременно повелительно и доброжелательно. Марчелло, в смущении не поблагодарив, взял пачку, поспешно открыл ее, достал одну сигарету и вернул пачку старику. Но тот, забрав сигареты, властным жестом опустил их в карман пиджака Марчелло и сказал с намеком:
— Это вам… оставьте их себе.
Марчелло почувствовал, что краснеет, потом бледнеет из- за смешанного чувства гнева и стыда. К счастью, взгляд его упал на собственные башмаки: они были белыми от пыли и деформировались от долгой ходьбы. Тогда у него мелькнула мысль, что старик, вероятно, принял его за какого-нибудь бедняка или безработного, и гнев его утих. Просто, без всякой нарочитости, он вынул пачку из кармана и положил ее на скамейку между собой и стариком.
Но старик не заметил этого, Марчелло больше не занимал его. Он открыл пакет, который дал ему шофер, и вынул оттуда булочку. Он разломил ее медленно, с трудом, дрожащими пальцами и бросил на землю несколько кусочков. Тут же с одного из деревьев, затенявших скамейку густой листвой, слетел жирный откормленный и наглый воробей. Подпрыгивая, он подобрался к хлебу, повертел головой, оглядываясь
Погруженный в себя, задумчиво свесив голову, старик раскрошил воробьям всю булочку, затем, не двигаясь и не поворачиваясь, все так же по-французски спросил:
— Откуда вы?
— Я итальянец, — коротко ответил Марчелло.
— Как же я об этом не подумал! — воскликнул старик и в живом раздражении хлопнул себя по лбу. — Я как раз спрашивал себя, где я мог видеть такое лицо, как ваше, такое совершенное… глупец… в Италии, черт возьми!.. А как вас зовут?
— Марчелло Клеричи, — ответил Марчелло после некоторого колебания.
Марчелло, — повторил старик, подняв лицо и глядя перед собой. Последовало долгое молчание. Старик, казалось, размышлял или, точнее, подумал Марчелло, силился что-то вспомнить. Наконец с торжествующим видом он повернулся к Марчелло и произнес: — Ней miserando puer, si qua fata aspera rumpas, tu Marcellus eris [2] .
Эти стихи Марчелло хорошо знал, потому что переводил их в школе и они навлекли на него насмешки товарищей. Но произнесенные в эту минуту, после того как старик подарил ему пачку сигарет, знаменитые строки произвели на него неприятное впечатление неуклюжей лести. Впечатление это переросло в раздражение, когда Марчелло увидел, что старик бросил на него оценивающий взгляд, рассмотрев с головы до ног, а потом сообщил:
2
Отрок несчастный, — увы! — если рок суровый ты сломишь,
будешь Марцеллом и ты
(Вергилий, "Энеида", песнь шестая, ст. 882 — 883, перевод С. А. Ошерова).
— Вергилий.
— Да, Вергилий, — сухо подтвердил Марчелло. — А вы из какой страны?
Я британец, — сказал старик, вдруг странно и, вероятно, не без иронии заговорив на изысканном итальянском языке. Затем, еще более странным образом мешая неаполитанский диалект с итальянским, произнес: — Но я много лет прожил в Неаполе… Ты неаполитанец?
— Нет, — ответил Марчелло, которого резануло это неожиданное "ты".
Воробьи, склевав весь хлеб, улетели; слегка в отдалении, у тротуара, по-прежнему неподвижно стоял "Роллс-Ройс". Старик взял палку и, с трудом поднявшись на ноги, сказал Марчелло приказным тоном, на сей раз по-французски:
— Не проводите меня до машины? Будьте добры, дайте мне руку!
Машинально Марчелло протянул руку. Сигареты остались лежать на скамейке, там, куда он их положил.
— Вы забыли сигареты, — сказал старик, указывая на пачку концом палки.
Марчелло сделал вид, что не слышит, и сделал шаг к машине. На этот раз старик не стал настаивать и пошел вместе с ним.
Старик шагал медленно, еще медленнее, чем когда шел один, и опирался на руку Марчелло. Но рука старика не лежала покойно, с чувством собственника он поглаживал руку молодого человека. Марчелло вдруг почувствовал, как у него зашлось сердце, и, подняв глаза, понял почему: машина была на месте и поджидала их обоих, он понял, что сейчас ему предложат сесть, как много лет назад. Но больше всего его приводило в ужас то, что он не отказался бы от приглашения. С Лино, помимо желания иметь пистолет, им руководило неосознанное кокетство, в данном же случае он с изумлением понял, что в нем заговорила память о былой зависимости, словно тот, кто однажды в прошлом поддался неясному искушению, будучи через много лет застигнут врасплох и став жертвой того же обмана, не находит оснований для сопротивления. Словно Лино сделал с ним то, что хотел, словно на самом деле он не устоял перед Лино, не убил его. Эти мысли промелькнули стремительно, как озарение. Марчелло поднял глаза и увидел, что они уже подошли к машине. Шофер вышел и ждал у открытой дверцы, держа фуражку в руках.
Старик, не выпуская руки Марчелло, спросил:
— Не хотите сесть в машину?
Марчелло ответил сразу, довольный собственной решимостью:
Спасибо, но мне надо возвращаться в гостиницу, меня ждет жена.
Бедняжка, — сказал старик с насмешливой фамильярностью. — Заставьте ее немного подождать, ей это пойдет на пользу.
Итак, придется объясняться, подумал Марчелло, и сказал:
Мы не поняли друг друга. — Он поколебался, потом краешком глаза увидел молодого бродягу, остановившегося рядом со скамейкой, на которой осталась пачка сигарет, и добавил: — Вы меня не за того принимаете… вам, наверное, нужен такой, как этот, — и указал на бродягу, который в этот момент быстрым воровским жестом спрятал пачку в карман.