Конформист
Шрифт:
Итак, подумал Марчелло, она отбросила всякую осторожность, и если муж, возможно, не придавал никакого значения этим отчаянным намекам, то он, ради которого якобы Лина была так настойчива, не мог не понимать, к кому они обращены на самом деле. Джулия, удивленная, слабо запротестовала:
Подумать только, что вы такое говорите? Хотелось бы мне знать, почему вы так считаете?
Значит, это правда! — огорченно воскликнула Лина. — Я вам неприятна. — Потом, повернувшись к мужу, сказала с лихорадочным и горьким удовлетворением: — Видишь, Эдмондо, ты говорил, что синьора не сознается, а она, напротив, сказала, что я ей неприятна.
— Я этого не говорила, —
— Вы этого не сказали, но дали понять.
Квадри проронил, не отрывая глаз от тарелки:
Лина, я не понимаю твою настойчивость… Почему ты должна быть неприятна синьоре Клеричи? Она знакома с тобой всего несколько часов, возможно, она вообще не испытывает к тебе никаких чувств.
Марчелло понял, что должен снова вмешаться, ему приказывал это взгляд Лины, гневный, почти оскорбительный в своем презрении и властности. Она больше не касалась его ногой, но в ослеплении, потеряв всякую осторожность, в тот момент, когда он положил руку на стол, Лина, притворившись, что берет соль, сжала его пальцы. Он сказал примирительным тоном, завершая разговор:
Мы с Джулией, напротив, испытываем к вам большую симпатию и с удовольствием принимаем приглашение, мы непременно приедем. Не правда ли, Джулия?
Разумеется, — ответила Джулия, внезапно сдаваясь, — дело было прежде всего в наших обязательствах… но мы хотели поехать.
— Прекрасно… значит, договорились… через неделю поедем все вместе.
Лина, сияя, сразу принялась рассказывать о прогулках, которые они совершат в Савойе, о красоте тех мест, о доме, в котором они будут жить. Марчелло, однако, заметил, что говорила она беспорядочно, повинуясь, подобно птице в клетке, внезапно оживающей под лучами солнца, скорее певческому инстинкту, нежели необходимости сказать или сообщить что-то. И подобно тому, как птичка обретает задор, вдохновляясь собственным пением, так и Лина, казалось, пьянела от звука собственного голоса, в котором дрожала и ликовала неосторожная, необузданная радость. Чувствуя себя исключенным из разговора между двумя женщинами, Марчелло почти машинально поднял глаза к зеркалу, висевшему за плечами Квадри: честная добродушная физиономия Орландо была на прежнем месте, его отрезанная, но живая голова все так же висела в пустоте. Но теперь она была не одна: в профиль, столь же четко и абсурдно, виднелась вторая голова, разговаривавшая с первой. Это была голова хищной птицы, но ничего орлиного ней не было: глубоко посаженные маленькие потухшие глазки под низким лбом, большой горбатый печальный нос, впалые щеки, тронутые аскетической тенью, маленький рот, подбородок крючком. Марчелло не торопясь разглядывал незнакомца, спрашивая себя, видел ли он его когда-нибудь прежде, затем вздрогнул от голоса Квадри, обращавшегося к нему:
— Кстати, Клеричи… если бы я попросил вас об одном одолжении, вы помогли бы мне?
Вопрос был неожиданным, и Марчелло заметил, что Квадри дождался, пока жена замолчит, чтобы задать его. Он ответил:
— Разумеется, если это в моих возможностях.
Ему показалось, что Квадри, прежде чем заговорить, взглянул на жену, как бы желая получить подтверждение тому, что между ними уже было договорено и обсуждено.
Речь идет о следующем, — сказал Квадри мягким и одновременно циничным тоном. — Вам, разумеется, известно, в чем состоит моя деятельность здесь, в Париже, и почему я не вернулся в Италию. Но в Италии у нас есть друзья, мы переписываемся с ними доступными нам способами. Один из них состоит
Последовало молчание. Марчелло понимал теперь, что просьба Квадри имела единственную цель — испытать его или, по крайней мере, поставить в затруднительное положение, и он понимал также, что сделано это с согласия Лины. Возможно, Квадри, верный своей системе убеждения, доказал жене уместность подобного маневра, но не смог изменить ее враждебного отношения к Марчелло. Марчелло угадывал это по ее напряженному холодному и почти сердитому лицу. Какую цель поставил перед собой Квадри, Марчелло пока разгадать не мог. Он ответил, чтобы выиграть время:
— Но если у меня найдут письмо, я кончу свои дни в тюрьме.
Квадри улыбнулся и шутливо сказал:
Это было бы не такое уж большое зло… напротив, для нас это было бы почти благом… разве вы не знаете, что политическим движениям нужны мученики и жертвы?
Лина нахмурила брови, но ничего не сказала. Джулия посмотрела на Марчелло с тревогой: было ясно, что она хочет, чтобы муж отказался. Марчелло медленно проговорил:
— В сущности, вы почти хотите, чтобы письмо нашли.
Ни в коем случае, — ответил профессор, наливая себе вина с шутливой развязностью, которая вдруг — Марчелло и сам не знал почему — внушила ему жалость к Квадри. — Прежде всего мы хотим, чтобы как можно больше людей рисковало и боролось вместе с нами… пойти в тюрьму за наше дело — лишь один из способов рисковать и бороться… разумеется, не единственный. — Он медленно выпил, потом неожиданно добавил серьезным тоном: — Но я предложил вам это проформы ради… просто так… я знаю, что вы откажетесь.
Вы угадали, — сказал Марчелло, тем временем взвесивший все "за" и "против", — я сожалею, но боюсь, что не смогу оказать вам эту услугу.
Мой муж не занимается политикой, — быстро и испуганно объяснила Джулия, — он государственный служащий… он вне этих вещей.
Разумеется, — сказал Квадри со снисходительным, почти ласковым видом, — разумеется, он государственный служащий.
Марчелло показалось, что как ни странно, но Квадри удовлетворен его ответом. Лина, напротив, выглядела раздраженной. Агрессивным тоном она спросила у Джулии:
— Почему вы так боитесь, что ваш муж займется политикой?
— Какой от нее прок? — просто возразила Джулия. — Он должен думать о своем будущем, а не о политике.
Вот как рассуждают женщины в Италии, — сказала Лина, поворачиваясь к мужу, — а потом ты удивляешься, что дела идут так, а не иначе.
Джулия рассердилась:
На самом деле Италия здесь не при чем. Все женщины рассуждают одинаково. Если бы вы жили в Италии, то думали бы, как я.
Ну же, не злитесь, — сказала Лина, рассмеявшись печально и ласково, и быстро коснулась рукой обиженного лица Джулии. — Я пошутила… может быть, вы и правы… во всяком случае, вы становитесь такой хорошенькой, когда защищаете мужа и сердитесь вместо него… не правда ли, Эдмондо, она очень миленькая? — Квадри согласно кивнул, но рассеянно и с легкой досадой, как бы говоря: "Дамские разговоры", а потом заговорил серьезно: — Вы правы, синьора… никогда не следует заставлять человека выбирать между истиной и куском хлеба.