Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
В залу его пригласили спустя минуту. Идя к двери, Курт уже начал жалеть, что не воспользовался советом лекаря и не потребовал проведения беседы в келье лазарета; сейчас, после почти трех четвертей часа у этой стены, хотелось лечь и уснуть, но никак не стоять перед кем-то еще неизвестно сколько, отчитываясь в своих ошибках. В ребре стойко обосновалась ломота, а при слишком глубоком вдохе пережимало легкое, и в залу, как ни старался держаться ровно, он вошел, прихрамывая.
После освещенного коридора
В центре сидел наставник; свет, согласно всем правилам допроса, был подобран таким образом, что Курт не видел лиц – только фигуры, но духовника он узнал. Фигура справа – коренастая, прямая – принадлежала герцогскому человеку, которого сегодня он видел во дворе, слева, опираясь о сложенные на столе руки, сидел откомандированный от Конгрегации. Подойдя, Курт остановился в пяти шагах от стола, заложив за спину руки, чтобы никто не видел, как они дрожат.
– Нам известно, – без предисловий заговорил уполномоченный от обер-инквизитора, – что вы еще не полностью оправились от ран. Если вам тяжело стоять…
– Нет, – отозвался Курт, не дослушав. – Я в состоянии соблюсти протокол и готов отвечать.
– И все же, – вмешался наставник, – если почувствуешь себя плохо, ты вправе потребовать прекращения… этой беседы. Запомни это.
– Не подсказывайте вашему подопечному, как уйти от ответа, – хмуро заметил герцогский посланец; он выпрямился.
– Я не собираюсь уходить от ответа, лгать или утаивать что-либо. У меня нет на это причин… – Курт замялся, не зная, как обратиться к нему, и наставник подсказал:
– Старший надзиратель стражи безопасности земель его сиятельства герцога Вильгельма фон Ауэ цу Вюртемберга, Густав Шахт. И комиссар от обер-инквизитора Штутгарта Йозеф Хофен.
Курт осторожно, пытаясь сделать это незаметно, перенес вес на левую ногу и медленно склонил голову в сторону каждого из названных, постаравшись, чтобы это движение не выглядело излишне смиренным, но и не походило на простой кивок.
– Хорошо, что вы так настроены, – усмехнулся надзиратель безопасности. – Тогда извольте отвечать, майстер Гессе. Начнем.
Допрос велся с двух сторон, чередуя вопросы мирского порядка с потусторонними; Курт отвечал подробно, и на те, и на другие, рассказывая все до мелочей. Сколько это продолжалось, он сказать не мог, только чувствовал, что слабость возвращается, что снова начинает кружиться голова, а на раненую ногу почти невозможно опереться; кто задает тот или иной вопрос, он вскоре перестал различать – под макушкой
– Вы скверно выглядите, – сказал вдруг комиссар Штутгарта, когда Курту начало казаться, что это будет продолжаться бесконечно. – Может, мы прервемся?
– Не выгораживайте своего щенка, – возмутился герцогский посланник, и отец Бенедикт ощутимо ткнул его кулаком в бок:
– Выбирайте выражения, сын мой, это вам не один из ваших солдафонов.
– Прошу прощения, – иронически поклонился тот. – Но мне бы хотелось закончить все сразу.
– Мне тоже, – чувствуя, что говорить становится все труднее, вмешался Курт. – Перерыва не надо.
– Хорошо, – кивнул комиссар. – Еще вопрос: два письма, написанные подозреваемым, и составляемые вами отчеты в процессе ведения дела – где это все?
– Осталось в замке, – тихо ответил он, глядя в пол.
– То есть, сгорело, – уточнил Шахт с издевкой; комиссар покосился на него, но ничего не сказал.
– Да. Все было в моей дорожной сумке, и когда все началось, я… – Курт запнулся, понимая, как это звучит. – Я просто… было не до того…
– Хорошенькое у вас в Конгрегации отношение к делу – ему было не до вещественных доказательств!
– Помолчите-ка, смотритель беззаботности, – отмахнулся от него комиссар. – Вы уверены, что все это именно сгорело, а не попало в руки подозреваемого?
Курт ответил не сразу; ничего не стоило сказать «да», но язык не повернулся…
– Нет, – наконец, ответил он чуть слышно; главный надзиратель снова усмехнулся:
– И сейчас он занят увлекательным чтением…
– Да замолчите вы, если нечего сказать по делу, – оборвал его наставник.
– И еще… – чувствуя, что бледнеет, подал голос Курт, по-прежнему глядя в пол; помолчал, собираясь с духом, и договорил: – Там было Евангелие…
Комиссар тяжко вздохнул, и он опустил голову еще ниже. Судя по всему, на благополучное разрешение дела надеяться не приходилось.
– Ergo, – подытожил тот, – результат таков: пропали записи дела, вещественные доказательства с возможными образцами почерка подозреваемого и… книга. Так?
– Да.
Камни пола чуть съехали перед глазами в сторону, и Курт пошатнулся, с трудом восстановив равновесие; наставник приподнялся.
– Тебе нехорошо, и…
– Я в порядке, – возразил он негромко, чувствуя, что в теле снова разгорается жар; но прерывать происходящее Курт не желал – он сомневался, что на следующий допрос явится с той же решимостью. Это надо было закончить раз и навсегда – услышать свой приговор, каким бы он ни был, он хотел как можно скорее, чтобы не мучиться безвестностью.