Конкуренты
Шрифт:
— Если ты выпала — все равно виноват он, — вынес вердикт Вован, потом, проворчав. — Есть, небось, хотите, — пошел на ют.
— Хотим, — дружно отозвались Златка и Бобров, посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Когда корабль пришел в Тиру, Златка отказалась гулять по городу. Понятное дело, что густо намазанная йодом из Вовановой аптечки, она выглядела, несколько необычно. Поэтому все ее прекрасно поняли, а Серега даже изволил пошутить. Правда, он об этом тут же пожалел, получив и от Дригисы и от самой Златки легкие тычки по печени. Как бы то ни было, Бобров в знак солидарности тоже остался и Златка этому непритворно обрадовалась.
Бобров
А все дело в том, что, взойдя на «Трезубец», плотно позавтракав и получив причитающиеся медицинские процедуры, выразившиеся в сочувственном прищелкивании языком и обильном смазывании йодом, уже после того как корабль вошел в порт Тиры Златку вдруг запоздало накрыло понимание того, что она чудом избежала смерти, а потом еще и продажи в рабство. И это чудо все время находилось рядом. Так что после того как Златка отплакала и ее перестало колотить, она принялась выражать свою благодарность Боброву. А что было в арсенале бедной девушки: только любовь и ласка. Златка льнула к Боброву, как лиана обвивается вокруг дерева, ей хотелось постоянно ощущать его всем телом, касаться его пальцами и губами. Иногда ей вдруг начинало казаться, что Бобров уже пресыщен ее ласками, потому что он переставал отвечать на ее касания и тогда она пугалась и замирала, чуть ли не в ужасе, но оказывалось, что Бобров просто менял точку приложения и когда он начинал, едва касаясь, целовать ее в макушку, Златка бросалась в другую крайность и терлась об него как котенок, чуть ли не мурлыча.
Они сидели так до самого возвращения ушедшей в город компании, и время Бобров замечал только по степени онемения спины, которой опирался на точеные балясины. Потом появился громогласный Серега и если бы не деликатная Дригиса, тут же начал бы приставать с требованием объяснить народу, имея в виду, прежде всего себя, как они дошли до жизни такой. Но Дригиса, понимающе улыбнувшись Боброву, заняла Серегу разговором и Бобров, махнув Вовану, убрался к себе в каюту, посадив Златку на сгиб руки. Она радостно повизгивала и держалась за его голову.
Света из иллюминатора хватало, и Бобров не стал зажигать лампу. Он аккуратно сгрузил Златку на ложе, а сам пристроился рядом.
— Я бы, пожалуй, поспал, — немного виновато сказал Бобров, — А то приключений было выше крыши. Ты как, не против?
Златка энергично закивала, бережно стащила с Боброва одеяние, сбросила хитон и пристроилась рядом слева, положив голову Боброву на плечо. Тот обнял ее левой рукой и, вздохнув, закрыл глаза.
Время шло, Бобров то уплывал в сон, то словно бы просыпался, но всегда ощущал рядом нежное тепло девичьего тела. Он успокаивался и засыпал снова, пока в одно из его редких пробуждений Златка вдруг не спросила полушепотом то, что видать, мучило ее все это время:
— Сашенька, а что ты подумал, когда прыгнул за мной?
Бобров удивился, но не проснулся окончательно.
— Ничего, — сказал он немного погодя. — Ничего я не подумал. Просто не успел.
— Что, вот так вот, взял и прыгнул?
— Ну
— Ну, я не знаю, — Златка подперла голову локтем и посмотрела на Боброва сверху.
Ее глаза были огромны, и Боброву показалось, что они светятся в полумраке.
— Что должны думать мужчины, когда их женщинам плохо.
— Если их женщинам плохо, мужчины ничего не думают. Они просто приходят на выручку.
Златка удовлетворенно вздохнула и легла снова.
Уже ночью Бобров снова проснулся оттого, что Златка откатилась в сторону и тихонько поскуливала.
— Ты чего? — всполошился Бобров и все-таки зажег лампу.
Вован, похоже, запитал сеть от аккумуляторов и на три лампочки в каютах напряжения хватало.
— Больно, — простонала девчонка.
Видно с запозданием разболелись все ссадины, синяки и шишки.
— Не плачь, маленькая, — сказал Бобров, искренне желая, взять на себя всю ее боль. — Потерпи немного. Скоро все пройдет. Ну давай, я тебе что-нибудь расскажу.
— Ага, — сказала Златка, улыбаясь сквозь слезы. — Продолжи свою лекцию по страховому делу.
— Да запросто, — бодро сказал Бобров. — На чем мы там, в прошлый раз остановились?
— В Византий заходить не будем, — сказал Бобров, бросив взгляд на свою возлюбленную.
Та ответила ему согласным кивком.
Вован тоже посмотрел на Златку.
— А, пожалуй, что и да, — заявил он витиевато.
— Чего это? — не понял Серега, но Дригиса толкнула его локтем и кивнула в сторону Златки. — А-а. Так бы и сказали.
— Ну чего вы все на меня так смотрите, — обиделась Златка.
Синяки и ссадины на ней зажили, но выглядела она, прямо сказать, не очень светски. Она даже из-за этого едва не поссорилась с Бобровым, отказавшись сходить на берег в Каллатиде и Мессембрии. А он искренне не мог этого понять, и когда раздраженная Златка указала на свой внешний вид, заявил, что для такой красавицы, как она, это такие пустяки, о которых и говорить-то не стоит. Златка же заявила, что мнение Боброва для нее, конечно, очень ценно, но она на берег все равно не пойдет, потому что не хочет, чтобы на нее там показывали пальцами.
— А если я попрошу, пойдешь? — тихо спросил Бобров.
— Если ты попросишь, — так же тихо ответила Златка, — то пойду. Но тебе потом будет стыдно.
— Это почему же? — удивился Бобров.
— Потому что все будут думать, что это ты специально избил свою женщину, а теперь водишь ее по улицам, чтобы она в дополнение к побоям испытала еще и позор.
Бобров только головой покрутил.
— Нет, ну это ж надо. Никогда бы не додумался.
И вопрос был снят. Златка торжествовала. Правда, про себя.
Теперь вот мимо проплывал и Византий. Собственно, Боброву этот Византий был как бы до светильника. Ему и на корабле было хорошо. Но он помнил, что Златка очень хотела побывать в портах запада Понта Эвксинского. Да и это плавание он затеял исключительно ради нее. Ну что ж, придется, значит, заглянуть в Византий на обратном пути.
А пока «Трезубец» бодро шел по древнему Боспору Фракийскому, названному в свое время в честь прекрасной Ио, превращенной Зевсом в корову, и искавшей спасения в его водах. «Коровий брод» в переводе с греческого. То есть для греков оно звучало как-то непоэтично. Бобров представил на мгновение Есенина с его «Никогда я не был на Босфоре» и фыркнул.