Конкурс киллеров
Шрифт:
Помогая Ирке собираться на курорт, я заметила у нее в шкафу чудесное одеяние, что-то вроде наряда бедуина из белой воздушной ткани. Свободные легкие брючки и невесомая просторная рубаха с длинными рукавами и капюшоном.
— Это я носила лет пятнадцать назад, — со вздохом пояснила Ирка. — Когда была стройна, как кипарис…
— Ты и теперь стройна, — утешила я подругу.
— Да, — спокойно согласилась она. — Но теперь я стройна, как баобаб…
— Пятнадцать лет назад? — Я дипломатично сменила тему: — А выглядит, как новенький, даже не пожелтел!
—
Теперь парашютный костюм пришелся мне как нельзя более кстати: и по сезону, и маскировка отличная. Я выволокла ком белого шелка из шкафа, старательно отутюжила его и облачилась в легкую ткань, приятно холодящую кожу. Надвинула капюшон поглубже на голову, затянула завязки под подбородком и стала похожа не то на арабского кочевника, не то на хорошо экипированного участника зимней финской кампании, разве что без лыж. Ну, в трех шагах меня и родная мама не признает!
В этом экзотическом наряде я пересекла поле, вышла к спальному микрорайону и отыскала в нем почтовое отделение, маленькое и пустое, если не считать осоловевшую от жары тетку в окошке: кондиционера в захолустном пункте связи не водилось.
Текст телеграммы Ирке я составляла, как шифровку — на тот случай, если ее перехватят враги: «Сова, срочно приезжай. Встретимся завтра в полдень у писающего мальчика. Медведь».
Я посмотрела на часы: времени, чтобы успеть к назначенному сроку вернуться из Сочи в Екатеринодар, Ирке хватит с лихвой, а место встречи я обозначила так, что только она и поймет.
Тут нужно пояснить, что малоизвестной достопримечательностью нашего города является памятник Владимиру Ильичу Ленину, воздвигнутый невесть в каком году эпохи социализма у Дома культуры жиромаслокомбината. Особой художественной ценности изваяние не имеет, но обладает весьма пикантной конструктивной особенностью: правая рука вождя, против обыкновения, не указывает народу путь в светлое будущее, она выдвинута недалеко и под таким углом, что при определенном ракурсе кажется функционально задействованной в районе ширинки. В сильный дождь прихотливые линии скульптуры создают водосток, завершающийся как раз на пальцах упомянутой руки, а дальше вода низвергается по крутой дуге, и все это превращает гранитного Ленина в аналог знаменитого брюссельского Писающего мальчика.
Очевидно, городским властям был известен этот скандальный момент, потому что в былые времена в дождливую погоду рядом с монументом стоял милиционер, препятствующий круговому осмотру памятника. От внимания широкой общественности сей факт ускользнул. Мне лично выдал эту страшную тайну знакомый комсомольский вожак, умудрившийся привезти из турпоездки в социалистическую Польшу целую
— Что это? — удивленно спросила телеграфистка, ознакомившись с текстом моего послания.
Она почти высунулась в окошко, взглянула на меня, и удивленное выражение на ее лице сменилось откровенно встревоженным. С опозданием я заметила на стене рядом с окошком листовку ГУВД края, призывающую граждан проявлять бдительность и сообщать куда надо об обнаруженных ими подозрительных предметах и лицах. Да уж, подозрительнее меня найти трудно!
Я поспешно ослабила завязки капюшона, открывая лицо, и по возможности обворожительно улыбнулась операторше:
— Это телеграмма. Обыкновенная, несрочная, непоздравительная…
— Но кто такая эта Сова? И кто Медведь? — не сдавала позиции бдительная дама. — Что это за клички! Телеграмма — это документ, будьте любезны, укажите фамилии!
— Так это фамилии и есть! — находчиво соврала я. — Сова — это моя сестра. Зовут ее так: Ирина Сова. Фамилия такая. Представляете, была как человек, Ирина Чернозадова, а вышла замуж — и стала Совой! И вот, надо же такому случиться, она за Сову вышла, а я за Медведя! Вот ведь не повезло!
— Ну, это как сказать, — отмякая, хмыкнула тетка. — Чернозадовой, пожалуй, не лучше зваться!
— Не скажите, — возразила я, спешно соображая, что бы такого соврать по поводу писающего мальчика, а то ведь придерется сейчас, зараза! — Чернозадовы — это старинная дворянская фамилия, у нас пол-Европы в родне: двоюродный дядя в Париже, троюродная тетя в Брюсселе… Кстати, вы не были в Брюсселе? Не видели фонтан с писающим мальчиком?
— Я бы ему, поганцу, показала, как в фонтан писать! — решительно заявила баба.
«Да кто же его посадит, он же памятник!» — вспомнилось мне.
— Да мальчик не настоящий, скульптурное сооружение!
— Не была, не видела, — обиженно буркнула баба, снова склоняясь над моей шифровкой.
С беспокойством я заметила, что она опять замерла, поджимая губы:
— Как это, вы телеграфируете из Екатеринодара в Сочи, чтобы назначить встречу в Брюсселе?
— Да, а что? — невозмутимо отозвалась я. — Сестра оттуда полетит, я отсюда, мальчик на месте останется — вот мы все и встретимся!
Пожевав губами, баба не нашлась, что мне возразить.
— Адрес укажите, — велела она.
— Чей? Мальчика? — Я уже одурела.
— Медвежий! — рявкнула тетка.
Я торопливо накорябала внизу бланка адрес своей телекомпании.
— Тридцать два рубля, — сказала операторша.
— Да хоть гульдена, — с облегчением отозвалась я, доставая из складок маскхалата кошелек.
И уже выйдя из отделения связи, сообразила, что гульдены — это голландские деньги, не имеющие никакого отношения к столице Бельгии Брюсселю!