Консервный ряд
Шрифт:
Как-то первого числа месяца навалились сразу все неприятности: пришло суровое напоминание от водопроводной компании, нечем было платить за квартиру, вернули рукопись и несколько карикатур из журналов; в довершение всего обострился плеврит; Том ушел в спальню и лег.
Мэри тихонько вошла к нему – из-под двери и сквозь замочную щелку валили клубы самой черной тоски. В руках у нее был букетик белых и розовых ибериек, обернутый бумажным кружевом.
– Понюхай, – сказала она и поднесла цветы к его носу. – Ты знаешь, какой сегодня день? – спросила она и стала судорожно рыться в памяти – вдруг на счастье сегодня чей-нибудь
– Почему хоть один раз не взглянуть правде в лицо? – сказал Том. – Мы банкроты. Мы на самом дне. Какой смысл заниматься самообманом?
– Ничего подобного, – лепетала Мэри. – Мы волшебники. Настоящие волшебники. Помнишь, как ты тогда в книжке нашел десять долларов? А потом – помнишь, твой брат вдруг прислал нам пять долларов? С нами ничего не может случиться.
– Уже случилось, – сказал Том. – Очень жаль, но на этот раз разговорами меня не убаюкать. Мне надоело притворяться. Взгляни хоть раз трезво на жизнь.
– Мне бы хотелось устроить небольшую вечеринку сегодня вечером, – сказала Мэри.
– На какие шиши? Ты ведь не собираешься второй раз подать на блюде вырезанную из журнала жареную ветчину. Меня уже воротит от таких шуточек. Это не смешно. Это страшно.
– Я хочу устроить совсем крошечный праздник, – настаивала Мэри. – Малюсенький. Никаких нарядов. Ведь сегодня годовщина основания Лиги женщин в шароварах с юбочками. Ты даже этого не помнишь.
– Хватит дурить, – сказал Том. – Я понимаю, подло с моей стороны так говорить. Но у меня нет сил подняться. Иди, пожалуйста, закрой дверь и оставь меня в покое. Если не уйдешь, я тебя просто вышвырну.
Мэри внимательно поглядела на мужа и поняла, что он не шутит. Мэри спокойно вышла и закрыла дверь, а Том лег на живот, положил руки на подушку и зарылся в них лицом. Он слышал, как Мэри шуршала чем-то в другой комнате.
Мэри украсила дверь прошлогодними рождественскими игрушками, стеклянными шарами, мишурой и повесила плакат: «Добро пожаловать, Том, наш герой». Послушала у двери в спальню – за дверью ни звука. Немножко расстроившись, она выдвинула в середину табуретку для ног и постелила на нее салфетку. Поставила в центре стакан со своим букетиком и вокруг четыре маленькие чашки с блюдцами. Затем пошла на кухню, насыпала в чайник чай, поставила на огонь кастрюлю с водой. И вышла во двор.
У забора на улице грелась на солнышке киска Рандольф.
– Мисс Рандольф, – сказала Мэри, – я жду к чаю гостей, не придете ли и вы выпить чашечку?
Киска Рандольф лениво перевернулась на спину и, вытянувшись, подставила живот теплому солнышку.
– Приходите не позже четырех, – прибавила Мэри. – Мы с мужем собираемся пойти в отель на столетнюю годовщину основания Лиги женщин в шароварах с юбочками.
Обогнув дом, Мэри вышла на задний двор, где забор весь зарос кустами ежевики. Киска Казини, припав к земле, громко мурлыкала и била хвостом.
– Миссис Казини, – начала Мэри и тут увидела, чем занята кошка – играла с мышью. Она легонько ударила ее мягкой лапой, и мышка в ужасе бросилась прочь, волоча парализованные задние лапки. Она уже почти достигла спасительных кустов, но кошка точно прицелилась, метнулась вперед, на лапе у нее выросли белые когти. Изящным движением она вонзила их в спину мышки, потянула бьющееся тельце к себе и от удовольствия заколотила по земле вытянутым, как струна, хвостом.
Том уже почти
– Отвернись, – крикнул он жене и убил мышь. Киска Казини прыгнула на забор и злобно уставилась на Тома.
Он схватил камень, попал ей в живот, и кошка убежала.
Дома Мэри еще долго всхлипывала. Налила кипяток в чайник с чаем и поставила его на стол.
– Садись, – сказала она Тому, и Том присел на корточки перед табуреткой.
– Можно мне большую чашку? – спросил он.
– Я знаю, что киска Казини не виновата, – сказала Мэри. – Она ведь кошка. Это не ее вина. Так кошки устроены. Но, Том! Мне теперь нелегко будет звать ее в гости. Несколько времени я не смогу ее любить, как бы ни старалась.
Мэри взглянула на мужа и увидела – лоб его больше не хмурится и глаза не щурятся злобно.
– Но я так буду занята юбилеем Лиги женщин в шароварах с юбочками, – сказала она. – Просто не знаю, как и управлюсь.
В этом году Мэри Талбот устроила вечеринку по поводу беременности. И все говорили: «Господи! Весело будет жить ее младенцу».
Глава XXV
Весь Консервный Ряд, да, пожалуй, и весь Монтерей почувствовал, что наступила пора перемен. Можно не верить в приметы и предзнаменования. Никто в них и не верит. Но шутить с ними все-таки не годится, да никто и не думал шутить. Обитатели Консервного Ряда, как все другие люди, не верили приметам, но вряд ли кто из них прошел бы под лестницей и раскрыл дома зонтик. Док был настоящий ученый, чуждый суеверию, но когда он, придя поздно вечером домой, обнаружил на пороге гирлянду белых цветов, он слегка поежился. Большинство в Консервном Ряду просто не верило подобным вещам, хотя и жило с ними бок о бок.
Мак не сомневался, что Королевская ночлежка долгое время была во власти черных сил. Он вспоминал неудавшуюся вечеринку во всех подробностях и видел мысленным взором злой рок, тучей клубившийся над Западной биологической, и в каждой щелке затаившуюся беду. Он знал: если попадешь в такой переплет, заройся под одеяло и жди, пока наваждение исчезнет. Сопротивляться ему нельзя. Хотя, конечно, Мак суеверным не был.
Но вот в Консервном Ряду проклюнулся первый росток удачи и пустил побеги по всем окрестностям. Доку стало неслыханно везти с приятельницами. Причем сам он палец о палец для этого не ударил. Щенок в Королевской ночлежке рос, как на дрожжах, а имея в прошлом тысячу поколений ученых собак, принялся учить сам себя. Милочке стало противно делать лужицы на полу, и она скоро привыкла выходить во двор. Она росла умной и красивой собакой. Чумка не оставила у нее никаких следов.
Доброе веяние распространялось, как газ, по Консервному Ряду. Дошло до ларька Германа, торгующего котлетами с булкой, и дальше до отеля «Сан-Карлос». Его ощутили Джимми Бручия и Джонни-буфетчик. Щеголь Енея тоже ощутил его и включился в озорную войну с тремя загородными полицейскими. Проникло оно и сквозь стены окружной тюрьмы в Салинасе, где жил припеваючи Гай, проигрывая шерифу в шашки все партии: его вдруг укусила какая-то муха, он загордился и перестал проигрывать. Вследствие чего потерял привилегии, но зато опять обрел самоуважение.