Константин Великий. Равноапостольный

Кошелев Андрей

– Ничего-ничего, так надо! – повторила Дая.

Фауста открыла глаза и жадно глубоко вдохнула. Ей было душно, ноги затекли, в голове пульсировала ноющая боль. Она приподнялась и посмотрела в окно. Было темно, но чувствовалось, что скоро начнет светать.

Раздался странный тоскливый звук. Вслушавшись, императрица поняла, что это сдавленный короткий стон, который прерывается на несколько секунд и повторяется вновь. Фауста не могла поверить своим ушам. Всегда пышущий здоровьем Константин болезненно постанывал, покусывая бледные губы. Она потянулась к супругу и робко попыталась его разбудить. Император перевернулся на спину. Стоны прекратились, но дыхание стало

глубоким и тяжелым. Фауста онемела. Боль волна за волной накатывала на Константина. Он крепко сжал веки и зубы, несколько раз дернулся и затих.

Императрица задрожала всем телом, на мгновение ей показалось, что супруг умер. Но, присмотревшись, с облегчением поняла, что тот спокойно спит. Его грудь мерно вздымалась и опускалась. Первые солнечные лучи проникли в опочивальню. Константин часто заморгал. Влага, блеснув в уголках его глаз, тонкой струйкой побежала по щеке. Император зашевелился просыпаясь. Фауста сунула руку под кровать, схватила флакон и собрала в него несколько мутных капель.

– Что с тобой? – сонно пробормотал Константин.

Она едва успела закрыть флакон и положить его обратно под кровать.

– Я испугалась, тебя… тебя будто истязали во сне.

– Меня преследовал морок. – Он тяжело вздохнул.

Фауста опустила голову ему на грудь. Прикрыв глаза, она слушала его сердце, оно билось часто, но постепенно успокаивалось.

– Мне пора подниматься, – прошептал император. – Дорога ждет.

– Подожди, еще не рассвело. – Она приподнялась и поцеловала его в губы. – Нельзя брать морок с собою в путь. Нужно его развеять.

Супруга почувствовала себя виноватой.

Когда Фауста отдала Дае флакон со слезами, глаза у той по-кошачьи блеснули.

– Константин уехал, – сказала императрица.

– Ты будешь самой желанной гостьей на празднике Станаэля, о Божественная! – улыбнулась рабыня. – Мы уйдем, как стемнеет, а вернемся перед рассветом, никто не узнает, что ты покидала дворец.

На закате Фауста посетила дворцовые термы, приняла омовение, а Дая натерла ее маслом. Но не обычным благовонием, а каким-то особым, с резким сладковатым запахом, который поначалу раздражал, а потом понравился императрице. Ее кожа стала переливаться золотистым блеском. Рабыня заплела Фаусте косу, облачила ее во все белое, покрыла голову, на ноги надела башмаки, сплетенные из широких листьев.

– Только ступай осторожнее, о Божественная, – прошептала Дая.

Сама она распустила волосы и оделась во все черное. Дворец был оживлен, но рабыня пустыми коридорами и лестницами провела императрицу в подземелье, где начинался тайный ход. Дая сняла факел со стены. Они прошли в дальнюю темную комнату, заваленную старой рухлядью. Рабыня отодвинула неприметную полку и отворила скрытую за ней дверь.

Спустившись по крутой лестнице, они оказались в туннеле. В ноздри ударил затхлый смрад. Фаусту чуть не стошнило. К счастью для нее, ход оказался коротким. Вскоре повеяло свежим воздухом. Они увидели впереди край предзакатного алого неба. Дая достала две маски, закрывавшие глаза и нос. Простую мраморно-белую она протянула императрице, вторую, состоящую из золотистых чешуек, надела сама. У выхода их ожидал паланкин с двумя коренастыми носильщиками в темных, закрывавших все лицо масках. Фауста схватила рабыню за плечо.

– Ты говорила, ни одна живая душа не узнает, что я покидала дворец, – прошипела она.

– Нельзя идти пешком, – прошептала Дая. – Это надежнейшие из людей Публия Лукиана. Они не знают, кто мы и куда именно направляемся. Даже под пытками из них ничего не вырвать, они не

смогут указать на тебя, о Божественная.

Рабыня много на себя брала, императрице это не нравилось, но она слишком далеко зашла, чтобы развернуться и уйти. Они сели в паланкин. Ехали молча по безлюдной тропе. Фауста вопреки желанию задремала под мерное укачивание.

Дая разбудила ее, тронув за плечо. Императрица растерянно оглянулась, она не могла понять, как долго их несли. Уже полностью стемнело, пахло сыростью, паланкин окутывал туман, из которого выступали темные стволы деревьев.

«Где-то рядом река», – подумала Фауста.

Рабыня аккуратно взяла ее под руку и повела сквозь туман. Было почти ничего не видно, но Дая, судя по всему, знала дорогу наизусть. Она шла уверенно, помогая обходить кочки, перешагивать торчащие из земли корни, уклоняться от ветвей. Впереди замигали огни, послышалась музыка и голоса. Фауста с Даей вышли к берегу реки. На них повеяло жаром костров, на которых, источая аромат, жарилось мясо, кипели котлы со снедью. Люди в масках и разноцветных одеждах ели, веселились, играли на шестиструнных лирах и флейтах Пана [5] . Императрица не видела лиц, но по речи, жестам, осанке поняла, что перед ней представители знатных семей либо те, кто, как Дая, много лет прислуживал им, переняв их манеры. Увидев Фаусту с рабыней, они бросили свои занятия и припали на одно колено.

5

Флейта Пана – многоствольная флейта, состоящая из нескольких трубочек разной длины, с открытыми верхними и закрытыми нижними концами.

– Приветствуем тебя, госпожа! – нестройным хором воскликнули они.

Императрица сверкнула глазами на Даю, но та спокойно улыбнулась и шепнула на ухо:

– Они преклоняются перед невестой Станаэля. А кто под маской – не важно.

Фауста поняла, что из всех только она полностью в белом. Императрица жестом призвала их подняться. Они с Даей прошли вперед. У воды стоял высокий, выкрашенный в красное деревянный трон. Рядом с ним были сложены вязанки хвороста и дров. Зашуршали ветви. Из-за деревьев вышел низкий костлявый старик с жидкой седой бородкой и хищным носом. В руках он держал длинный коряжистый посох. Ему все кланялись, Фауста последовала общему примеру.

– Это Агвар, – шепнула Дая, – жрец Станаэля.

Старик подошел к вязанкам хвороста, чиркнул чем-то зажатым в тонких морщинистых пальцах. Сверкнула искра, заплясал тоненький огонек.

– Кто пришел просить милости Станаэля? – низким голосом спросил жрец.

– Я! – воскликнул высокий худой юноша, подходя к старику; голос его дрожал от волнения. – Пусть он дарует мне славу и успех!

– Мальчишка мнит себя великим поэтом, – усмехнувшись, сказала Дая на ухо Фаусте. – Я его узнала.

Юноша протянул жрецу свиток со своими лучшими стихами. Старик поднес пергамент к огоньку. Он разгорелся не сразу, но затем вспыхнул ярким пламенем. Жрец улыбнулся, словно огонь не жег, а только щекотал ему руку. Молодой поэт смотрел, как погибает его труд, с болью и нетерпением.

– Станаэль принимает твой дар, – произнес жрец, бросив почерневший свиток.

Вперед вышла стройная румяная девушка:

– Я прошу помочь мне найти мужа, состоятельного и уважаемого!

В ладони она сжимала воробьиные перья. Жрец кивком велел ей бросить их в огонь, который все разрастался и своими языками уже лизал соседние вязанки хвороста.