Константин Великий. Равноапостольный
Шрифт:
Императрица рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Когда у нее кончились слезы, она повернулась на бок и красными опухшими глазами долго смотрела на луну.
IV
Утром Константин почувствовал себя виноватым перед Фаустой. Но он, август Римской империи, глава семьи, не мог даже представить, каково это – просить прощения. Поэтому император решил быть мягче с супругой, сделать вид, что ничего не произошло, и больше никогда не повторять слов, сказанных минувшей ночью.
Фауста вышла к завтраку с опозданием. Служанки долго приводили ее
С того дня, как Фауста покинула дом, в котором выросла, оставив нянек и подружек, самыми близкими людьми в ее жизни были Константин и Крисп. Со служанками она не сближалась, считала это ниже своего достоинства, часто меняла их, стоило кому-то провиниться или просто наскучить. Найти верную подругу среди придворных мешали лесть и подобострастие, с которым на нее все смотрели. На равных она могла быть лишь с мужем и пасынком, но они отдалились от нее. Константин не просто обидел супругу, из-за него Фауста почувствовала себя брошенной и одинокой.
Теперь у нее осталась только дочь. И хотя она души в ней не чаяла, глядя на девочку, Фауста не могла не думать о том, что до сих пор не родила наследника. Ее сводная сестра Феодора, которую императрица терпеть не могла, рожала почти каждый год в течение первых десяти лет замужества; шестеро ее детей достигли зрелости, из них трое мальчиков. Констанция подарила Лицинию сына, когда этого никто не ждал. Минервина, будь она проклята, забеременела Криспом спустя пару месяцев после их тайного венчания с Константином. А Фауста никак не исполнит священного долга императрицы.
В Сирмии продолжались празднества, но императорская семья в тот день не покидала дворца. Константин погрузился в государственные дела, Крисп занимался с Лактанцием, Фауста посвятила себя дочери. Каждому из них было как-то не по себе. Мысли витали в беспорядке.
Император больше не выходил к трапезе, сидел в кабинете до глубокого вечера. Он весь день пытался придумать, как приободрить супругу, но не мог найти ни нужных слов, ни подходящего жеста. Константин вошел в их супружескую опочивальню, чувствуя себя неловко. Фауста не дала ему ничего сказать. Она подошла к нему, положила руки на плечи и с жаром поцеловала. Всю свою обиду и боль императрица обратила в страсть. Отныне у нее была одна цель: забеременеть.
Жизнь во дворце пошла своим чередом. Константину казалось, что все наладилось, дни для него полетели незаметно. Большую их часть он проводил в делах, принимая посланников, собирая консисториум, читая донесения, отправляя указы. Вечером он непременно находил хотя бы немного времени на детей. А по ночам они с Фаустой продолжали попытки зачать ребенка.
Императрица была ненасытна. Порой она выматывала его сильнее, чем ускоренные марши в периоды военных кампаний. Но чем ярче они проводили ночи, тем меньше у них оставалось желания быть рядом при свете солнца. Им стало не о чем говорить, их общение сводилось к обмену ничего не значащими фразами. Сами того не замечая, супруги всё сильнее отдалялись друг от друга.
В дворцовых термах служила рабыня по имени Дая. Она сама не помнила, в каких краях родилась, где-то в Персии. Еще с раннего детства было очевидно, что девочка вырастет истинной красавицей. Глубокие карие глаза, изящные брови, пленительные, как восточная ночь, курчавые волосы. Ее заметил один из полководцев Нарсе Первого [4] и отправил ко двору своего повелителя.
Дае внушили, что, когда она повзрослеет, ей предстоит великая честь стать наложницей царя царей. Девочка росла, постигая тонкости любовного искусства. Но все сложилось иначе. Потерпев сокрушительное поражение в войне с Римом, во время переговоров о мире Нарсе подарил Даю Галерию как рабыню вместе с драгоценностями, благовониями, шелком и специями.
4
Нарсе
Достигнув расцвета, ее красота не просто оправдала, а превзошла возложенные на нее ожидания. Нежная смуглая кожа источала приятный аромат, пухлые губы прибавляли шарма тонким чертам лица. Статная и гибкая, как кошка, Дая умела очаровывать. Вначале ей поручили застилать постель в личной опочивальне Валерия. Затем она начала согревать ее своим телом.
Девушка жила в роскоши, но у римского императора не было гарема, где она могла бы занять видное положение. Для римлян по статусу она была ниже любого свободно рожденного пропойцы. Даже если бы Дая родила от Валерия, ее ребенок считался бы рабом. У нее оставалась единственная надежда – что император однажды дарует ей свободу. Тогда она сможет выйти замуж за какого-нибудь богача, встретить достойную старость, а может, и успеет стать матерью.
Но этим чаяниям не суждено было сбыться. Валерий начал войну против христиан, она сожгла все его душевные и телесные силы. Рабыня стала ему не нужна. Он подарил ее Лицинию, у которого в то время умерла первая жена. Даю перевезли в Сирмий. Девушка смогла утешить вдовца и стала его любимицей. Некоторое время она была негласной хозяйкой дворца.
Но Лициний женился на Констанции, победил Максимина Дазу и перебрался в Никомедию. Рабыню он оставил в Сирмии, отправив смотрителю приказ перевести ее на какую-нибудь легкую работу в термах. Когда во дворец приехал Константин, Дая попыталась соблазнить и его. Однако он не обращал на нее никакого внимания. Если император по случайности и обращался взгляд в ее сторону, то смотрел сквозь. Впервые мужчина выказал ей полное безразличие. Неужели прежняя красота померкла? Годы шли, тело теряло прежнюю стройность, на лице появлялись первые морщины. Реакция Константина испугала и глубоко ранила Даю. Если она лишилась дара очаровывать, то никаких надежд не остается. Ее ждет презренная старость обыкновенной дворцовой рабыни. Теплая постель и еда в достатке не будут ей утешением. Она возненавидела Константина всем сердцем.
Императрица поначалу невзлюбила Даю, рабыня показалась ей слишком красивой и самоуверенной. Она хотела выслать ее из дворца, опасаясь, что та отвлечет на себя Константина. Но вскоре Фауста убедилась, что супруг тратит все свои мужские силы только на попытки зачать наследника, а Даю вовсе не замечает. Да и рабыня как-то поникла прямо на глазах, будто разом постарела на десяток лет.
Дворцовые термы были единственным местом, где Фауста могла по-настоящему расслабиться, понежиться, отпустить тягостные мысли. При этом она становилась все требовательнее и капризнее. Ее могла разгневать любая мелочь. Она так измучила несчастного смотрителя терм, что его некогда пухлые розовые щеки обвисли, а редкие волосы на голове все до единого поседели. Труднее всего приходилось девушкам, которые массировали и умащивали тело императрицы маслами. Холодных пальцев или одного непринятого прикосновения было достаточно, чтобы вывести Фаусту из себя. В лучшем случае она больше никогда не подпускала провинившуюся рабыню к себе, в худшем приказывала жестоко высечь.
Императрица перепробовала всех девушек, прислуживавших в термах, пока не пришел черед Даи. Персидская рабыня удивила Фаусту. У нее оказались ласковые, в меру сильные руки с нежными ладонями. Вначале она поглаживаниями и растираниями расслабляла императрицу. Массажный столик плавно растворялся под Фаустой, погружая ее в обволакивающую мягкость. Императрица лежала, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть окутывавшую ее безмятежность. Рабыня давала Фаусте вдоволь понежиться, а затем, постепенно наращивая темп, принималась последовательно разминать каждый сантиметр ее тела, наполняя его энергией. Дая сама распалялась, щеки у нее загорались румянцем, со лба градом стекал пот. Кожа Фаусты начинала пылать приятным огнем. Рабыня несколько раз проходилась от кончиков пальцев ног до плеч и шеи императрицы, затем натирала ее благоуханными маслами, вновь неся расслабление и покой.