Контакт

Голованов Ярослав

– Самое парадоксальное, что он кругом прав, - говорит, наклоняясь к Раздолину, Седов.
– Но надо с ним спорить...

Седов просит слова. Встает, вытягивается, как по стойке "смирно". Чуть бледен - видно, что волнуется и борется с волнением. Говорит отрывисто, сглатывает:

– Товарищи, господа! Я военный человек и выполню приказ, который мне будет отдан. Я командир корабля и поведу его туда, куда потребует программа. Но от себя и от имени моих товарищей - тех, кто рядом со мной, и тех, кто сидит напротив, - я хочу сказать несколько слов. Мы понимаем, что такое полет на Марс. Мы понимаем, что мы, члены этого экипажа, уже никогда не увидим Марса, о котором многие из нас

мечтали долгие годы. То, что для вас называется изменением программы, для нас означает итог жизни. Но мы понимаем также, что привязанный к Солнцу Марс никуда не денется. Пройдут годы, и наши дети исполнят то, что задумали мы, и сделают это, наверное, лучше нас. Но ни дети, ни внуки, ни все грядущие поколения никогда не простят нам, если сегодня мы сделаем вид, что ничего не слышим и ничего не видим. Мистер Кэтуэй прав во всем. Действительно, может быть, пока мы тут заседаем, излучатель уже улетел. Что почувствуете вы, если это случится? Облегчение? Ведь все опять будет по-прежнему... Нет! Чувство необыкновенной утраты и, если хотите, даже стыда за всех нас, за нашу нерешительности, недоверчивость и подозрительность, за все то, что так часто мешало нам на Земле и что теперь мы, увы, переносим в космос... Я убедительно прошу изменить программу полета "Гагарина" и разрешить нашему экипажу - всему нашему экипажу, без замен, - провести разведку космического излучателя.

Седов садится. И вдруг в тишине - одинокие аплодисменты. Все оборачиваются. Редфорд аплодирует Седову. К нему присоединяются все космонавты, а за ними - и другие участники совещания.

30 октября, четверг. Космос.

Отсек связи орбитальной станции "МИР-4". У передающей телевизионной камеры - оператор в голубом комбинезоне. Ноги - в "стременах" на полу, удерживающих его от вращения в невесомости. Седов, паря в невесомости, старается закрепиться там, где указывает ему оператор. Он сосредоточен и несколько даже досадует на неудобства невесомости. И говорить он начинает без разбега, без предисловий:

– Прошу простить меня за краткость: мы должны садиться в корабль через...
– он смотрит на часы, - двадцать девять минут. Мы собирались лететь к Марсу, как вы знаете. Наш путь изменился, но он не стал легче. Из тысячи пунктов прежней программы у нынешней остался только один: понять. Я хочу верить, что нам это удастся. Наш экипаж шлет привет Земле. До свидания.

Он медленно поплыл к переходному люку...

Зуев нажал несколько кнопок на своем пульте в маленьком рабочем кабинете и сказал торопливо и озабоченно:

– Соедините меня с Седовым, только побыстрей.

Но, когда на пульте зажегся транспарантик "Говорите", тон Ильи Ильича стал совсем иным, веселым, даже беспечным.

– Александр Матвеевич! Ты что такой невеселый был по телевизору? звонко заговорил динамик голосом Зуева в шлюзовой камере орбитальной станции.

Седов здесь один. Он проверяет показатели на маленьких нагрудных щитках ранцевых ракетных двигателей перед тем, как положить их в мягкие ложа контейнеров. Откладывает ракетный ранец и говорит спокойно, точно так же, как только что говорил по телевидению:

– А что же веселиться, Илья Ильич? Дело-то ведь страшное...

Пауза: ответ неожиданный.

– То есть в каком смысле страшное?
– наконец спрашивает Зуев.

– В самом прямом смысле. Ответственности страшно. За всю Землю ответственность на нас...
– спокойно отвечает Седов.

Опять пауза. Потом Зуев говорит уже не тем веселым, бодряческим тоном, а медленно, с твердой убежденностью в голосе:

– Ты прав, Александр Матвеевич. И я рад, что ты это понимаешь и сказал мне это.

30 октября, четверг. Земля - Космос.

Черная

бездна с россыпью немигающих звезд. Глубокая тень причала орбитальной станции, у которой стоит "Гагарин", заметна только потому, что в тени звезд нет. Только цепочка огней на борту космического корабля светится рядом с иллюминаторами станции. Вдруг цепочка эта дрогнула и тихо двинулась вперед. И весь причудливый, странный гигант начал выползать из черной тени, ослепительно сверкая под лучами солнца. Он отчаливал медленно и величественно, как отходит от пирса большой океанский лайнер Никаких огненных струй, привычных для ракет, стартующих с Земли, никакого грома безмолвие. Внутри "Гагарина" слышался, правда, тонкий; высокий свист магнитоплазменных двигателей - незнакомая нам, жителям 70-х годов XX века, мелодия орбитального старта межпланетного корабля. "Гагарин" начал свой путь к тайне.

Командный отсек. Довольно тесное помещение с большим, выгнувшимся дугой пультом, против которого три кресла. Посередине сидит Седов, справа от него Редфорд, слева - Стейнберг. Седов крепко держит в правой руке штурвал, похожий на рубильник, и медленно ведет его от себя. В иллюминаторах - край орбитальной станции на фоне расплывчатого бело-голубого диска Земли. Из динамика, незаметного среди множества приборов на пульте, - ровный, спокойный голос Зуева:

– "Гагарин", я двадцатый. Очень хорошо, "Гагарин". Мягко, плавно. 28-й двигатель не включайте, а то он своей струей может развернуть "МИР-4". Не беспокойте их. А угол по рысканью выберете, когда подальше отойдете. В общем, действуйте по штатной программе.

– Вас поняли, двадцатый, - отвечает Седов.
– Угол 26 минут. Начнем его выбирать при отходе на 20 километров... У нас все в порядке, все параметры в норме.
– И вдруг добавляет взволнованно и восхищенно: - Илья Ильич! Вот это действительно корабль! Такая громадина, а как слушается!

– А кто делал?
– задористо говорит Зуев.

Голос Стейнберга: - Я третий. Десятая минута полета, замечаний по плазме нет.

Голос Лежавы: - Я четвертый. Замечаний по СЖО нет.

Голос Леннона: - Я шестой. На десятую минуту расстояние до станции 8434 метра.

– Я второй, - говорит Редфорд.
– Принято по десятой минуте.

Радость, даже восторг сдерживаются тревожной напряженностью, ежесекундной готовностью прийти не помощь. В принципе "Гагарин" может управляться одним человеком, может управляться электронным мозгом, который поведет его строго по программе, а в случае каких-либо отклонений проанализирует причины их возникновения и мгновенно, несравненно быстрее, чем любой, самый опытный пилот, найдет наиэффективнейший путь к устранению любых неполадок. Но сейчас их руки на пульте корабля, сейчас, когда он делает первые шаги, они словно поддерживают его. Внимательно следит Седов за тем, как бьется магнитоплазменное сердце. Раздолин помогает ему за дублирующим пультом управления в главной физической лаборатории. Люк, сейчас задраенный, соединяет физическую лабораторию со шлюзовой камерой, отсюда же через переходный отсек можно попасть в "Мэйфлауэр" - посадочный модуль, маленький кораблик, который должен был сеете на Марс.

За пультом СЖО (системы жизнеобеспечения) - Анзор Лежава. Белую госпитальную чистоту биомедицинского комплекса приятно разнообразит зелень маленьких оранжерей. Среди них - клетки с подопытными мышами и морскими свинками, многие из которых, уже освоившись с невесомостью, сидят на решетках потолка или смешно кувыркаются. В стальных зажимах укреплены шарообразные аквариумы с рыбками, и газовые пузырьки нагнетаемого в них воздуха не стремятся, как обычно, с веселым журчанием вверх, а кружатся серебристым хороводом.