Контора Кука
Шрифт:
Она постучала — вот именно постучала в его дверь, может быть, потому, что звонок он мог проигнорировать, хотя он был и громче, чем стук, но в такое время — уже было далеко за час ночи — она к нему раньше всё-таки не заходила, максимум до часа она могла у него засидеться, если завтра было воскресеньем… Так что стуком она дала знать, во-первых, что это не с улицы звонят в домофон, что кто-то стоит непосредственно перед его дверью… И во-вторых, она этим не давала сразу узнать, что это она, потому что раньше никогда не стучала, пользовалась звонком, ну потом могла ещё нетерпеливо поцарапать дверь… А стук — это неизвестно кто… это могло быть что-то сверхординарное, мало ли что… Но в глазке он её сразу увидел — свет в коридоре горел и ночью… Она вошла и впервые дала ему сделать с ней всё… «И всё это только для того, чтобы не прогонял её обратно в её квартиру?» — так он подумал, но позже, конечно, не тогда, нет-нет… «Она могла бы купить Манхэттен», — думал он тогда, лёжа на полу возле открытой балконной двери и беззвучно смеясь на её вопросительный кивок — как будто она не могла до конца читать его мысли в силу какой-то телепатической близорукости, видела их, но неразборчиво… «Если ещё не купила», — подумал Паша и ещё раз улыбнулся, потянувшись к её волосам, погружая свою ладонь в их слоёную темноту, напомнившую ему что-то… может быть, то самое расслоившееся время… и хотя теперь
А просто пламя рванулось в другую сторону, и с другой стороны фасада это пламя вырвалось наружу, его вытянуло в балконную дверь, как занавеску, и белый фасад теперь был с чёрным пятном, — собственно, первое, что бросилось в глаза Паше, когда через два дня после пожара он шёл к дому со стороны автобусной остановки, было это чёрное пятно… Его самого в тот момент не было в Мюнхене — впервые взял отгулы и махнул к друзьям в Берлин, так что алиби были железными… Хотя его-то никто особо и не подозревал, собственно говоря… Задавали вопросы. Очень много вопросов, адвоката у Паши не было — зачем, его никто ни в чём не обвинял, и всё же иногда он жалел об отсутствии адвоката — вопросы становились слишком личными, а он не знал, имеет ли он право на них не отвечать, один раз спросил: «Какое это имеет отношение?» — и его строго заверили, что имеет, обязан помогать… Ну, и он отвечал, преодолев — что там, стыд-горе-гордость, ну, какой-то внутренний ропот… по поводу того, что они суют свой нос в его жизнь… И что, помогло? Ни фига: если и помогло, то так мало, что если знал бы, пожалуй, вообще бы промолчал по ряду пунктов, посоветовавшись с адвокатом, которого взял бы по такому случаю. Потому что ничего следствие не узнало, во всяком случае, не обнародовало. Пожар на складе игрушек — которым была её квартира, самовозгорание кукол — примерно такой официальный бред… Судя по показаниям некоторых соседей, небольшой взрыв. Жительница квартиры сбежала, не оставив никаких следов ни на земле, ни в небе, во всяком случае, в аэропорту.
Но она точно не сгорела вместе со своими игрушками, это исключено, он что, забыл, какое время на дворе, точный анализ молекулы, идентификация личности… Там никого не было. Почему это он не верит? Что он хочет этим сказать? А у него вообще всё в порядке с психикой?
Всё же он не стал им рассказывать о том, что большую часть времени их знакомства Деджэна сидела в его квартире, притом что никаких отношений у них ещё не было. Сам-то он тогда думал и об этом, да, что эта странность могла быть чем-то вызвана, что ей надо было быть в это время не дома, но где-то поблизости, что-то там у неё в это время происходило… Но что? Он не мог себе это представить, не лаборатория же, где химичили «мет», в самом деле, или там производили гомункулуса… И он чуть было не рассказал следствию всё как было, и чего не было, и когда началось, — потому что ему было интересно, мягко говоря, что же там такое могло быть — на самом деле… Но потом он не жалел о том, что пропустил эти подробности, — он был уверен, что следствие ничего бы всё равно не сообщило, может быть, оно и так что-то знало, без его помощи, но ведь всё равно — ничего не сообщило…
А если бы он рассказал о том, как она у него… как будто пережидала что-то — так ведь теперь всё это выглядело… могли записать тогда чуть ли не в сообщники, кто знает, кто знает… договаривает ли он всё до конца, вот он и не договаривал с самого начала, только отвечал на вопросы, желания пустить следствие по следу Деджэны у него, естественно, не было.
На самом деле было много несостыковок — с его точки зрения. Если жертв нет (да и разрушений немного — выгрести из квартиры весь этот каменный уголь, в который превратились штабеля, среди которых она там жила, побелить заново стены внутри и снаружи — маленький кусочек фасада — вот и всех делов: через месяц уже как будто ничего не было), зачем всех жильцов дома заставили сдавать слюну для анализа ДНК, а?
Паша, естественно, как и все, ходил в назначенное время в полицейский участок, стоял там в очереди, плевал, в конце концов…
Что, поверх пепелища, в которое там всё превратилось — он же видел, когда заглянул… могли торчать чьи-то молекулы?
Никому ничего не объяснили, просто заставили всех сдать слюну, и всё, мероприятие не сложное, вот только очередь — большой дом, жильцов много, и хотя всех разбили на несколько групп (повесили в подъезде график, когда кому, какого числа, из каких квартир, — как эти объявления о снятии показаний со счётчиков воды и электроэнергии), всё равно людей в очереди было много, и, несмотря на то что процедура была так проста, стояли долго — бумаги, как всегда…
Паша слышал в очереди (в которой оказалось несколько русских, кстати, он никогда их раньше не видел) всякое… Что все эти анализы ДНК якобы делает какая-то частная фирма, у неё контракт с полицией, вот и гребут деньги лопатой, исследуют всё подряд, да им просто хоть святых выноси — в прямом смысле… Недавно заставили жильцов другого дома — в другом конце города — сдавать слюну — из-за того, что там произошло в 1981-м убийство девушки… Не раскрыли тогда, остался висяк, «говорю я вам русским языком, и вот теперь, значит, кто-то вспомнил, и заставили сдавать слюну на ДНК, через тридцать лет, да-да-да, и даже не одного дома жильцов, а со всей округи, обязали, да, всех мужчин, что смешно, конечно, как будто женщина не могла завалить женщину…», «её видели последний раз с незнакомым мужчиной…», «тридцать лет назад…»… «представьте себе, представьте…».
Многое пронеслось сквозь голову Паши, пока он стоял в очереди и слушал эти разговоры, пока шёл после этого домой, оторвавшись, благодаря быстрому шагу, от пожилой русской пары, —
В том числе тех, что вставили в ДНК… Как раз недавно он читал об этом, что некий поэт, имярек или Бок — да, кажется, так его зовут, вставил строчку своего стиха в ДНК бактерии E. coli и собирается сделать это с ещё более живучей D. radiodurans, в расчёте, что она — эта его строчка — таким образом переживёт всё, что создано людьми, — проект Бока рассчитан на многие миллионы лет…
Потому что вторая бактерия считается самым стойким организмом на Земле и способна пережить абсолютно всё, включая жёсткое радиоактивное излучение, полное обезвоживание, воздействие кислот…
Хотя специалисты — генетики — сомневаются в долговечности стихов Бока: мутации, по их мнению, неизбежно выбьют из цепочки аминокислот вставленный туда поэтом (он сам для этого научился генному конструированию, ну да, поэты теперь тоже не лыком шиты) код — генетики ехидно сравнивают это с «литературной критикой»…
А потом уже дома, на балконе, глядя, как «стоглазое зарево рвётся с пристани…», переходя в своё «квартирное тихо» и снова возвращаясь на баклон… вспоминал — неизбежно, как и в самом начале, когда туда ещё только вселился и впервые увидел с балкона красные окна…
Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома.Но, в отличие от первого дня, теперь это всё как бы уже прокрутилось, как плёнка, как программа, как стихотворный код, зашитый в ДНК бактерии, заставляющий аминокислоты в свою очередь воспроизводить новый текст — response… — вот что-то такое мелькнуло у Паши в голове, то есть довольно смелое для персонажа этого текста сравнение, да… Потом он ещё вспомнил, что чёрное окно на шестом этаже напомнило Ширину Белый дом-93: каждому своё… Паша вот давно уже не думал больше о своём детском Манеже, но где-то на периферии иногда всё ещё видел, как летает мячик под плексигласовым куполом, в лунках почти не задерживается: хорошая реакция у игроков, моментально нажимают кнопку с цифрой, которой помечена луночка, и так это продолжается, и, что бы там ни было у неё в квартире, — теперь это всё равно всё похоже на уголь, барби, барбекю… а нужен барбитурат… блестящие, в касках… люди нюхают — запахло жареным… Паша не мог уснуть и на балконе — он давно уже выставил туда небольшой диван, которого хватало каким-то образом им с Деджэной, когда они начали «навёрстывать упущенное»… Причём в первый раз, когда она откинулась на спину, а он бросился на неё сверху, она, как бы уже в шутку сопротивляясь (оба были уже без одежды), быстро выставила ногу — ступнёй упёрлась ему в живот… Но не потянула сильными руками — как это делают во время соответствующего приёма «самообороны без оружия»… и за балкон Паша не вылетел, хотя и подумал — уже потом, после всего… скатившись с дивана на бетонный пол, что надо бы сетку тут натянуть, как у Комы от голубей… Он тогда вспомнил, что в детстве таки да… вылетал однажды с балкона — как раз во время соревнований… Такой ампирно-спортивный зал в старом ДК… Татами был там на лоджии, внизу — деревянный пол баскетбольного зала, балкон был довольно большой, но с очень низким бордюрчиком, и татами заканчивался рядом с краем… И всё же Паше показалось тогда, что его противник сделал это специально — постарался, не каждый день ведь можно так далеко бросить противника… Слава богу, он тогда отделался лёгкими ушибами… «Такая смесь дзюдо и баскетбола получилась», — говорил он, и Деджэна смеялась от сравнения того, что они только что впервые проделали, со схваткой борцов… А потом ещё оттого, что он стал бояться повторения вылета и вообще высоты во время H"ohepunkt’ов [27] , настоял на том, чтобы перейти в комнату… Но позже они ещё несколько раз помещались там вдвоём, на этом куцем диванчике… воистину милым рай… а теперь ему одному было мало, он не мог растянуться, ноги спадали или подушка постоянно падала на бетонный, не очень чистый пол… Да и шум — не сильный, но всё же ощутимый такой шум городской темноты — всё это мешало «спать на воздухе», и Паша ушёл в комнату вместе с простынёй, одеялом и подушкой, которые все вместе в его объятиях на мгновение превратились в огромную платяную куклу, в чучело… В комнате ему удалось уснуть на какое-то время, а потом, проснувшись посреди ночи, он снова долго не мог отключиться … Звуков теперь не было, и потому, что было уже очень поздно и дверь балконную он закрыл, но ему, скажем, мешало сердце, переселившееся в подушку, ну куда ты денешься от этого звука… Паша встал и пошёл в совмещённый санузел, машинально зажёг свет, хотя в этом не было надобности, и прежде чем сесть на сиденье, увидел, что раковина «ощетинилась», как он это тут же назвал… но это не помогло — широкие белые скулы, покрытые его щетиной, были перед ним… и он подумал, что в этом тоже есть что-то маяковское… или хлебниковское, неважно… он запретил себе снова проворачивать в голове стихи о и про… равно как и смотреть в зеркало — по словам матери, это была плохая примета или, точнее, не примета, а могло что-то присниться — не про то… Хотя что уже может присниться, если наяву сердце бьётся в подушке, а щетина прорастает, как трава, на раковине, а где-то ниже, на шестом этаже, вместо комнаты теперь кусок угольной шахты, в которую вот-вот провалится и весь мир…
27
Оргазм, пик (нем.).
Паша встал, спустил воду, но раковину мыть не стал… он вообще не мог вспомнить, зачем брился на ночь глядя, или это было вчера, или скопилось за несколько раз… Он вернулся в комнату и зажёг свет. Снова вспомнил о происхождении «обстановки»… и что-то ещё — что мелькало, когда он всю квартиру обставил, но, что ли по инерции, ему хотелось и дальше выуживать из Интернета «формы времени» — дальше и дальше… что-то ещё… ну да, перешёл из ебэя — в чаты, а там его приняли за программу… Ни одного живого существа он тогда не получил таким образом — с помощью расщепления… Но потом он вспомнил про молл… Рассекающий волны… того же времени — на два потока, текущие в разные стороны… что-то такое у него мелькнуло тогда, на балконе, — воспоминание о том, что он видел у Комы… Он подумал, что неспроста очутился после этого здесь — как раз посередине… спустился на лифте, впервые зашёл туда… И всё, и молл после этого уже не давал ему себя забыть — нужно было отоваривать чек, гутшайн [28] , да… Деджэна взялась быть его гидом, сначала во время пауз, потом у неё был нерабочий день посреди недели — пока она не стала проводить почти все вечера вместе с ним…
28
Gutschein (нем.) — купон.