Контора Кука
Шрифт:
В полутьме бара без названия, где она работала кельнершей, он её, что ли, не рассмотрел, здесь же свет был даже чересчур ярким — фигурки серебристых летунов на довольно тёмной в целом картине теперь так блестели, как будто висели в воздухе перед холстом…
И Софи тоже — сияла, и была по эту сторону… во всяком случае, стойки, и Ширин не мог теперь уже отвести от неё глаз, а тёмные горные массивы на холсте отошли, наконец, на второй или на тысяча девятьсот восемьдесят второй… план. «Ну да, он сказал себе: будь что будет, говорил же отец, наставляя на путь истинный, что подвиг повседневности будет оправдан… а сердце… а что сердце… будь что будет… я не стремлюсь к жизни, говорил Гаутама, — почему-то говорил себе Ширин, глядя в серые, как белая ночь, глаза Софи, — я не стремлюсь
Она заказала бокал красного вина и спросила Ширина, не хочет ли он поужинать вместе с ней.
Ширин чуть было не сказал «смотря где», но это было бы слишком бестактно, ясно же, что она имеет в виду — здесь, вот именно здесь поужинать… а не у неё дома, например.
Лев ничего не имел и против того, чтобы здесь, значит, и поужинать, и продолжал кивать и радостно улыбаться… пока не услышал, как безапелляционно она сказала:
«Я приглашаю».
Он не стал объяснять, почему так переменился в лице. Она, заметив это, решила, видимо, что просто его обидело такое её предложение — в принципе, ну «восточный мужчина», всё такое, пошла на попятную: «Я, конечно, не настаиваю…» — но Лев уже и так понял, что она так и не догадалась… на что он так надеялся.
Хотя это было не сложно, и, может быть, всё она прекрасно поняла и специально сказала это «за свой счёт», чтобы он не принимал слишком много — на свой счёт… с самого начала решила поставить эту жирную точку над «i».
И, стало быть, действительно пригласила его сюда для того, чтобы предложить какое-то дело… что тоже не так плохо, вообще говоря… хотя как раз сейчас, когда он только что устроился по своей специальности — патентоведом в патентамт, как-то оно и не очень-то кстати — чем бы оно там ни было… Но главное, он ведь совсем другое себе… напридумывал .
Нет, ну что он мог ей теперь сказать — открыто признаться… «Да нет, — сказал он себе, — нет-нет… во всяком случае, рано…»
И Ширин попробовал сосредоточиться на строчках меню — с третьей или четвёртой попытки ему это удалось.
А через час ему уже казалось, что он знает Софи всю жизнь, и не то чтобы отношение к ней у него теперь было совсем уже как к собственной дочке — несуществующей к тому же (или, как тут говорят, думал Ширин, что ли, по инерции давешнего потока дум, «nicht dass ich w"usste» [34] )… Но, рассказывая ему про себя, Софи, что ли, переставала быть только «дзэвушкой», как тоже когда-то где-то говорили, — с ней можно было, оказывается, просто так сидеть-общаться…
34
Мне, по крайней мере, ничего такого не известно (нем.).
«Что ж, как пели „перечницы“ (так называли Кома и Лиля… нет, не самих себя пока что, а — „Spice Girls“), — if you wonna be my lover, be my friend… — думал Ширин, слушая Софи, — ну что же, давай тогда дружить, пока суд да дело…»
— …И вот там — в этом укромном закоулке нашего двора, где растут крокусы, и там ещё стоял маленький сарай с инструментами отца, — говорила она, — он со мной заговорил… На нём была шляпа, такая серая и старая… как, впрочем, и весь его костюм, как и он сам… и я его немного боялась, и в то же время он был милый, и меня к нему тянуло, да, я тогда ещё была в таком возрасте, что не задумывалась о видах родства, это сейчас я бы непременно его спросила, чей он, собственно говоря, был брат — мамы или отца? Или же он для них — дядя, а для меня тогда, значит, двоюродный дедушка или что-то вроде того… Я этого теперь никогда не узнаю, так что — дядя.
— Наверно, он сказал: «Я ваш родственник», — предположил Ширин, — впрочем, я не знаю… может быть, по-русски так чаще говорят, чем по-немецки.
— Почему, и по-немецки говорят, и ты прав, может быть, он так и выразился, но мне запомнилось «дядя», значит, это слово он потом тоже произнёс… И вот этот «дядюшка» говорил мне о том, как
Они какое-то время помолчали, а потом:
— Ну да, — как бы со знанием дела сказал Ширин, — я недавно читал в интервью с сыном Бормана, что когда он маленьким спросил отца: «Пап, а что такое национал-социализм?» — тот не сразу ответил, глубоко задумавшись, и они прошли по дорожке ещё несколько метров или десятков метров — прежде чем отец сказал: «Национал-социализм, сынок, это — воля фюрера». Или, как говорят, «каков поп, таков приход», — Ширин сказал это по-русски, а потом перевёл как смог и (про себя подумав, мало ли тут родственников… неунывающая дочурка Гиммлера, или там весёлая вдова сына Гесса… вот только маленькие Геббельсы навечно остались детьми…) спросил:
— Да, ну и кем же, — спросил он после этого, — был твой дядя?
— А вот это и есть вопрос, — сказала Софи. — Послушай: поговорив с ним там, за углом дома, я побежала к родителям — на большую поляну перед домом… она была заставлена столами с тентами, гостей было очень много в тот раз, но я всё же нашла среди них маму, раскладывающую воскресного петуха по тарелкам, и сказала, что я хочу у неё что-то спросить — на ушко… Почему на ушко — не могу тебе объяснить, ну, значит, что-то я почувствовала… А мама сказала: позже, ты же видишь, я занята. А позже я забыла, я заигралась с детьми, дядю я больше не видела… нет, я замечала какую-то шляпу в толпе гостей, она там перемещалась… но я уже не обращала внимания и даже не знаю — была ли это его шляпа… И только когда гости разошлись и меня укладывали спать — оба родителя, ну да, у них, очевидно, был прилив родительского чувства после комплиментов, сделанных мне гостями… я у них спросила: «А этот наш дядя в шляпе, он кто?» «Какой дядя?» — спросил отец. «Какой дядя, какая шляпа?» — спросила мама. «Там не было никакого нашего дяди», — сказали они после этого почти синхронно, от чего я засмеялась и закричала, запрыгав на кроватке: «Он был, он там был, он там был!» И вот, Лев, представь себе, я до сих пор не знаю, был он там или не был, да и вообще, если был, то — кто он? Я иногда его вспоминала и спрашивала родителей, а они отшучивались, говорили, что я маленькая фантазёрка, — Софи замолчала и посмотрела на Ширина.
— Так вот в чём дело, — сказал он. — Ты, стало быть, хочешь, чтобы я нашёл твоего дядю? Или, если его нет, но был… чтобы я узнал, что это было… или — было ли оно вообще, или… что? Ты что, для этого побеспокоила знаменитого детектива?!
— Нет! — засмеялась она, и Лев подумал: «А может, и правда без повода?» — но он боялся, что ли, сглазить, поспешить… и немного продолжил дурачиться — вместо того чтобы уточнить, а зачем же тогда, собственно…
— Я понял: ты просто начиталась скандинавских детективов! — вместо этого сказал он. — Все эти дядюшки-скелеты в погребах, насилующие своих собственных детей-внуков-племянников… Ну да, ну да, и вечно фашиствующие при этом… Ты читала Стига Ларссона?
— Нет, только видела фильм.
— Фильм плохой, но неважно…
— Ты прав, я об этом как-то не подумала…
— О чём?
— Ну, о влиянии скандинавского детектива на мой рассказ, — улыбнулась Софи.
Ширин вспомнил о её татуировках, которые знал больше со слов Паши, а сейчас они вообще были не видны — под «ветровкой» оказалась кофточка с длинными рукавами, — он хотел было спросить, читала ли она рассказ Брэдбери «Татуированный человек», но не стал, боясь показаться занудой: «А вы читали последнюю вэщь Вальзера?..»