«Контрас» на глиняных ногах

Проханов Александр Андреевич

Он вдруг близко от себя увидел Валентину, выступившую из полутьмы, – ее знакомые светлые волосы, побледневшее лицо, белую блузку с большими красными пуговицами, под которой сильно и часто дышала грудь. Ее глаза, потемневшие от испуга, смотрели на него умоляюще:

– Идемте… танцевать…

Положила ему руку на здоровое плечо, другую прижала к его груди, где на перевязи покоилась его кисть. Среди всеобщего испуга и паники, радостно заглядывая в ее серые, близко мерцающие глаза, он шагнул в круг света, в круг шумного бестолкового танца и, видя вокруг нарочито смеющиеся лица, чрезмерно, с

нарушением ритма, прыгающих танцоров, обнял ее за талию и повел. Нежно, властно, стараясь успокоить, чувствуя, как напряжена ее спина, как повлажнела от волнения ее узкая ладонь, которую он осторожно перебирал слабыми пальцами.

Больные, толпясь под высоким светильником, наблюдали это действо. От лампы, в конусе света, сыпались лучистые слюдяные насекомые, словно из неба проливался вспыхивающий, прозрачно-стеклянный дождь. И снова простучало, прогрохотало вблизи, и вслед за очередями стукнули с перерывами два винтовочных выстрела.

– Это близко… – Она беспомощно оглянулась, а потом вдруг прижалась лицом к его груди. – Мне страшно…

– Ничего… – сказал он растерянно, касаясь губами ее волос. – Все обойдется… Здесь военные… Я слышал, как говорил команданте…

– Страшно… – повторила она. Он обнял ее за талию и, касаясь губами душистых теплых волос, вдруг почувствовал ее страх, ее прелесть, ее испуганную молодую жизнь, доверчиво прильнувшую к нему, безраздельно принадлежащую ему в эти минуты.

Теплые волны испуга и дыхания переплескивались из ее груди прямо в его грудь. Он испытывал волнение, влечение к ней и одновременно нежную заботливость, стремление ее защитить. Ему казалось, что хотел впустить, погрузить ее в это безопасное, охраняющее, сберегающее пространство.

– Да это просто салют в нашу честь… – пробовал он пошутить. – Уже второй за время нашего знакомства…

Она посмотрела на него благодарно и чуть улыбнулась.

Больше не стреляли. Танцы продолжались. В них постепенно исчезла истерика. Кто-то уже смеялся, почти естественно. Показывал ногу в домашнем чувяке. Кто-то расшаркивался босыми ступнями, церемонно приглашая даму. И уже выкрикивали, продолжая кружиться:

– Сергей Иванович, хватит вам с Геннадием Павловичем танцевать!.. Идите к нам!.. А то мы с Тоней шерочка с машерочкой, сколько можно!..

Больные успокаивались, расходились. Врачи, прекращая танцевать, брали их под руки, осторожно разводили по палатам. Постепенно гасли вынесенные на воздух лампы. Валентина вдруг быстро, сильно, продолжая кружиться, ввела его в тень. Потянулась к нему и поцеловала, не попадая в губы, вскользь. Пробежала пальцами по его шее, затылку.

– Спасибо!.. Спокойной ночи!.. – и исчезла.

А он, ошеломленный, глядел на пустую площадку, где уже никто не танцевал, но все еще гремела музыка. И сыпался из-под лампы прозрачный ворох бесшумных насекомых, как невесомый планктон тропической ночи.

Глава пятая

Утром очень рано его разбудил Сесар. Прикоснулся к плечу, наклонив большое, затянутое в военную форму тело. В окне сверкал зеленый, чисто умытый вулкан. Перламутровый дымок мелкими барашками спускался по склону, словно отброшенная на спину прядь. И это напоминало женский портрет перед зеркалом – утренняя

свежесть, изумрудное, атласное облачение, расчесанные гребнем душистые кудри. Все вокруг искрилось, блестело. И это лучистое утро породило в нем беззвучное радостное восклицание. Он вспомнил вчерашний танец, быстрый неловкий поцелуй, гибкие пальцы, пробежавшие по его плечу. Открывшееся во время танца, распахнувшееся под сердцем пространство не закрывалось, счастливо обнимало и это сверкающее утро, и женственную, нежную, несмотря на свою огромность, гору, и Сесара, трогательно разбудившего его на восходе.

Поврежденное плечо почти не болело, и он, оставив его забинтованным, не воспользовался перевязью. Они мчались в порт Коринто. Сесар рассказывал, что ночью у подножия вулкана была стычка. Банда «контрас» пыталась проникнуть в город, но была отброшена и ушла в леса на вулкан. Белосельцев оглядывался на огромный, залитый солнцем конус, и не верилось, что на этой изумрудной горе таятся люди, держат исцарапанное, пахнущее порохом оружие.

– Наш план таков. – Сесар крутил ручку вмонтированного в панель транзистора, оглашая салон огненной, струящейся музыкой, похожей на отражение солнца в летящей, бурливой воде. – Сядем на катер береговой охраны, поплывем на остров, где расположена зенитная батарея, охраняющая порт. Вы сможете сфотографировать расчет, несколько дней назад отогнавший вражеский самолет. Потом ненадолго выйдем в открытое море, а к вечеру вернемся в Чинандегу.

Белосельцеву важно было осмотреть порт, куда причаливали советские сухогрузы, подходили танкеры с нефтью и размещались стратегические запасы топлива, за которыми охотился враг. Ему хотелось, хотя бы бегло, оценить надежность береговой обороны, которую то и дело прорывали «контрас», подбираясь к нефтехранилищам, к пирсам, желая взорвать терминалы, усилить экономический кризис в стране.

Они въехали в Коринто мимо пакгаузов, складов. Сквозь рифленое железо и погрузочные краны мутной каменной зеленью плеснул океан. Белосельцев был рад его появлению, без экзотики, без белых песков и тропических пальм, среди рабочего бетона, мазута и стали.

На маленькой площади остановились. Виднелись пирсы, над крышами домов возвышалась черно-красная корабельная труба с прозрачным дымком и надписью «Индепенденсия». Тут же, неподалеку, высились белоснежные цилиндры нефтехранилища, легкие, парящие, напоминавшие аэростаты. Сесар пошел под навес, где стояла красная пожарная машина, и тучный пожилой пожарник, с белыми отвислыми усами, напоминающий моржа, что-то стал ему объяснять, пальцем описывая вензеля. Белосельцев подумал, что таких персонажей изображают на рекламе пива.

– Здесь нужен объезд к пирсу военных катеров, – сказал, возвращаясь, Сесар.

Катили в узких проулках, среди маленьких домиков с открытыми галереями, распахнутыми настежь дверями, где утлый быт не прятался, а дымил глиняными очагами, смотрел линялым рассохшимся деревом. В качалках дремали старики, тут же визжали, клубились смуглые черноголовые дети, слонялись тощие собаки. Кто-то усаживался за трапезу, кто-то стучал молотком, строгал, мастерил. И над всем возвышались белые, как пломбир, цистерны нефтехранилища, от которых веяло заиндевелой прохладой.