КонтрЭволюция

Остальский Андрей Всеволодович

Мыскин подумал. Помолчал. Издал носом какой-то трубный звук. Как будто пытался высморкаться, но в последний момент остановился. Сказал мрачно:

— Нет, не смешно.

Потом встал и ушел. Даже за чай и конфету не поблагодарил.

Ошарашенная Наташа даже не нашла что сказать ему вслед. Думала: «Во дает сержант, к мальчику Леше приревновал!»

И вот с этого момента все пошло прахом.

Во-первых, Лешу она уже больше не видела. Слышала, что он был плох, долго не вставал с кровати. А когда Леша выздровел, то заболел и вскоре умер Михаил Николаевич. Сердце не выдержало. А бабушка Григорьева взяла внука в охапку

и уехала в Москву, к сестре Лиде, у которой, говорили, была там большая квартира.

Наталья не могла теперь спокойно проходить мимо третьей квартиры на втором этаже и норовила ездить исключительно на лифте.

И вот в лифте-то она оказалась однажды вместе с безногим инвалидом войны Александром Павловичем по кличке Палым. Почему его все так называли, Наташа не знала, все собиралась выяснить, но как-то все не до того было.

Палым жил на самом верху — загнали калеку под самую крышу. С другой стороны, он получил все же отдельную однокомнатную квартиру, а в подъезде, в конце концов, был лифт — большая редкость для Рязани. Про жилище его говорили, что там царит страшный беспорядок и запустение, и даже пахнет нехорошо, но что взять с несчастного инвалида?

Наталья сталкивалась с ним крайне редко: видно, он нечасто из дому выходил. Но когда он ей встречался, то держался очень напряженно, молчал. Если Наташа оборачивалась, то видела, что он неотрывно смотрит ей вслед. «Еще один», — подумала она без всякого удовлетворения. Скорее даже с легкой досадой.

И вот как-то открыла она дверь лифта на первом этаже и обнаружила в нем Палыма, который никуда не ехал почему-то, стоял со своими жуткими костылями в тесной кабинке и точно ждал кого-то. Делать нечего — втиснулась как-то в лифт, и они поехали. Лицо Палыма оказалось совсем рядом, в нескольких сантиметрах от ее лица. Ну, ничего страшного, потерплю несколько секунд, думала Наталья, всего-то до третьего этажа. Вроде бы от него шел кисловатый запах, но не сильный, так, терпимо, если недолго. И слава богу! «Но что, если он попытается обнять меня или целоваться полезет? Ведь инвалиду пощечину не дашь!» — опасливо косилась на соседа по лифту Наталья. Но ничего такого не произошло. Лифт благополучно остановился на третьем. Но когда Наталья принялась открывать двери, Палым вдруг сказал низким густым голосом:

— Наталья Андреевна, мне надо с вами поговорить.

Наташа хотела сказать: «Только не сейчас. У меня срочные хозяйственные дела, давайте как-нибудь в другой раз». Но Палым принялся осуществлять сложную операцию по выдвижению своих костылей, а вслед за ними и тела, на лестничную площадку. Наташе ничего не оставалось делать, как только помочь ему — пошире открыть дверь и придерживать ее, пока калека вылезал наружу.

А когда он наконец вылез и она закрыла за ним лифт, то отказывать ему в разговоре было уже совсем нелепо и даже жестоко.

Наталья вздохнула — ей и вправду пора было мыть полы и пыль вытирать, а то тетка в прошлый раз со значением провела бумажной салфеткой по шкафу и потом грустно смотрела на черные следы, оставшиеся на бумаге.

— Александр Павлович, только, если можно, не долго… а то у меня дома — конь не валялся.

— Ну разумеется, конечно, я вас долго не задержу… У меня у самого — целая кавалерийская дивизия не валялась…

— Пройдемте в квартиру, — предложила Наташа без всякого энтузиазма.

— Нет, нет! — поспешно отвечал Палым. — И вам не до

того, и у меня дела. Буквально на секунду. Скажите, Наталья Андреевна… правда ли, что вы — дочь священника?

Наташа была поражена.

— Да, но… какое это имеет значение… и как, собственно, вы об этом узнали?

Наташа действительно старалась не афишировать своего социально и политически сомнительного происхождения. «Неужели Мыскин болтает?» — подумала она.

Но от разговора об источнике информации Палым уклонился. Сказал:

— Поверьте, я не вкладываю в свой вопрос никакой каверзы, ничего негативного… Скорее наоборот.

— Ну так я вас слушаю, а то действительно со временем плоховато…

— Дело в том, Наталья Андреевна, что один очень близкий мне человек, он очень болеет… но он вообще-то… такого же происхождения. Из церковного сословия. Он говорит, что хотел бы очень поддержать вас в трудную минуту. И умолил меня вручить вам письмо — небольшую записочку. Коротенькую совсем. И еще на словах передать: держитесь, я знаю, как вам тяжело.

— Так и сказал?

— Да… точнее, даже так: умоляю вас — от имени всех, кто вас любит, держитесь!

— Любит, не любит… Плюнет, забудет… Ну ладно, что же сделать, давайте записку, хотя, честно говоря…

Наталья не стала заканчивать фразу. И так было понятно, что она имеет в виду: как надоели вы мне все со своими любовями! Отстали бы…

Но, решила она, проще взять записку и тут же распрощаться с инвалидом. А дома бумажку можно выбросить, даже не читая. Ну, или взглянуть по диагонали. Все они похожи, эти любовные записочки. Тут, правда, есть некий нюанс — солидарность детей священников. Наташа усмехнулась про себя. Какой смысл в такой солидарности?

В общем, протянула она руку, и Палым тут же вложил ей туда незапечатанный конверт. Наташа потеряла долю секунды на рассматривание письма, и Палым успел воспользоваться моментом:

— Очень прошу вас, прочитайте прямо сейчас. Вдруг у вас будет что ответить на словах?

— Это вряд ли, — быстро сказала Наталья.

— Ну все равно… ведь когда мы с вами опять увидимся. Мне же не хочется вас лишний раз беспокоить… Да и с этим штуками особенно не находишься…

И Палым кивнул на свои массивные, грубо сработанные костыли.

«На жалость берет», — раздражалась Наталья. Но все-таки вытащила записку из конверта. Ни обращения там не было, ни подписи. Не было и даты. «Опять как записки сумасшедшего», — подумала она.

Без малейшего желания все-таки стала читать, намереваясь пробежать глазами очень быстро. И гудбай! И вот что она прочла:

«Смотришь на нее, и мир проясняется. Становится очевидно, как дважды два, что у эволюции есть цель, есть программа. Вот она — смотри! Принцип построения мироздания. Формула гармонии. Доказательство существования. Доказательство всего. Слепым надо быть, чтобы не видеть. Все-таки она есть — программа. А мы-то сомневались! План. Цель. Смысл. Вот, визуальная иллюстрация. Смотреть на нее долго — больно. Как на яркий свет. Но не смотреть невозможно. Невозможно. Потому что нет и не может быть более важного, более замечательного занятия на всем белом свете. Когда станет совсем невыносимо, можно закрыть глаза. И так часами сидеть и блаженствовать. Вспоминать все вместе и все по отдельности. Вдруг делается почти дурно от ощущения, что приблизился совсем уже вплотную к познанию высшей закономерности, тайны».