Контргамбит Альбина

Арамисов Анатолий Николаевич

Что-то похожее на волнение сдавило грудь. Однако, господин бывший гитарист — бросить сомнительные переживания прочь! Тебя ждет тяжелая двухнедельная работа! И если разные сентиментальные волнения будут отвлекать твой мозг, ничего хорошего не жди. Завтра... завтра ... да.

Я уверенной походкой вошел в турнирный зал, по привычке опоздав на несколько минут. Это была моя давняя примета — чуть задержаться к открытию, игроки, знаете ли, люди суеверные. Окинув глазами собравшихся людей, быстро прошел к отдельному от зрителей ряду стульев на сцене, предназначенных для участников.

Риты там не было.

«Может,

пошутил Вовка или что-то переиграли?», — я почувствовал, что если бы это случилось, острое разочарование было бы главным впечатлением первого дня турнира.

На сцену к микрофону взгромоздился какой-то партийно-спортивный деятель и затянул скучную речь о торжественности данного момента. Я не слушал оратора, искоса поглядывая на вход.

...« — И, благодаря неустанной заботе нашей родной партии и правите...»

Она вошла, и зрительный зал разразился аплодисментами. Оратор прервал свою речь, недовольно по-косился на Риту. Чемпионка Москвы была великолепна. Она изменилась, превратившись из девушки в красивую молодую женщину. Неторопливо пройдя мимо кресел зрительного зала, она поднялась на залитую ярким светом сцену. Великолепный костюм оранжевого цвета, как всегда, прекрасно сидел на её фигуре. Я старался сохранять невозмутимое выражение лица, но, как потом поведал мне Володя, внимательно наблюдавший за моими вазомоторными реакциями, — лицом заметно побледнел.

— Женщине простительно опаздывать, тем более — такой привлекательной! — повернул к ней свое упитанное рыло партийный деятель. — Садитесь, мы вас чуть заждались.

На сцене был лишь один свободный стул в самом конце ряда, и она прошла к нему, обдав по пути всех участников ароматом французских духов. Все, словно по команде, поворачивали головы ей вслед, лишь я один, как констатировал потом мой дружок, внимательно изучал контуры последнего ряда зрительного зала.

— Начинаем жеребьевку! — громогласно провозгласил с небольшим акцентом судья из Вильнюса Владас Марюнас.

Все зашевелились.

— Первой приглашается Маргарита Мальцева, Москва!

Она подошла к длинному столу и выбрала одну из шестнадцати больших матрешек, стоящих на нем. Судья открыл деревянное изделие, вытащил небольшую бумажку и провозгласил:

— Номер два!

Рита улыбнулась, и, покачивая небольшой дамской сумочкой, проследовала на свое место. Я внутренне напрягся в предчувствии чего-то неизбежного.

«Только бы не номер четырнадцать мне... только бы не четырнадцатый...» — с этой мыслью через пару минут шагал я к столу выбирать свою матрешку.

...«Так... вот она... вот моя игрушечка, третья справа. Бог любит Троицу... только бы не четырнадцать...» — я взял расписную деревяшку и сам открыл её. Белый листок выпал оттуда и, немного покружившись в воздухе, упал на пол. Я посмотрел вниз. Главный судья, наклонившись, подобрал его у моих ног, и провозгласил:

— Номер четырнадцать!

Наши глаза встретились. Рита уже через секунду после судейского объявления тоже знала: она играет со мной в последнем, пятнадцатом туре.

Мерный тик шахматных часов казалось, совпадал, со скоростью мыслей, непрерывно проносившихся в моей голове. Вот уже больше двух недель, отрешившись от внешнего мира, я шаг за шагом шел к своей цели. Это был пока главный турнир жизни, и я сумел как никогда, настроиться на гигантскую по объему работу мозга.

С Ритой я не разговаривал.

При встречах в турнирном зале, которые, естественно, были неизбежны, я лишь

первым здоровался с ней, но и только. После каждой партии, вечером за Ритой приезжала машина и увозила её в столицу. Все остальные участники жили в гостинице в пяти минутах ходьбы от места игры. Рита выступала не очень удачно. Женщине трудно играть в мужских соревнованиях. Там все по-другому, все сложнее и самое главное — отсутствует непредсказуемая логика милых соз-даний.

У меня получалось всё.

Прекрасные атаки чередовались с длительными, технично разыгранными эндшпилями, по ходу турнира удалось применить давно лежавшие в багаже интересные дебютные новинки. К тому же «катил фарт» — так выражаются игроки, когда в игре с равными по силе соперниками сопутствует везение.

В итоге перед последним, пятнадцатым туром я набрал 11 очков и мне оставался сделать только один шаг к гроссмейстерскому званию — выиграть черными фигурами.

В последнем бою. С ней. Моей бывшей любимой.

Сказать, что я нервничал перед последней игрой — это значит, — ничего не сказать. Всю ночь я не сомкнул глаз, часто вставая с постели, и кругами ходил по своему просторному номеру. Я два раза принимал горячую ванну, чтобы уснуть, но ничего не помогало.

«Мне нужна только победа! Только... не думай о ней... нельзя... я физически ощущаю эту гору на плечах... ты сможешь... лучше бы с каким гроссом вместо неё играл... вот судьба... нарочно так не придумать... какая она... плюнь! Забудь... она — не твоя! Она оказалась в самом деле не той, какой я вообразил когда-то... неужели я люблю её до сих пор? Нет... не может быть этого! Завтра размажешь её, как будто по стенке, она играет интересно, но немного легковесно... ты же мужик... мать твою! Что она в дебюте избирает? Да какая сейчас подготовка к черту! Рита... Рита... Маргарита... Рита... Ритка... маргаритка... почему я так волнуюсь? Спать... да какой сон? Уже сегодня... через семь... нет через шесть часов сорок пять минут... мы начнем эту партию...»

Рита, стоя, ждала меня за шахматным столиком. Я подошел и она, улыбнувшись, протянула мне свою узкую ладонь:

— Ну, здравствуй... наконец.

— Здравствуй, — я пожал её руку, кисть была холодной, как будто Рита только пришла с мороза.

Она привычно поправила фигуры, длинными пальцами пробежавшись по ним с быстротой пианиста. Потом, немного подумав, двинула вперед на два поля королевскую пешку и переключила часы.

Игра началась.

Рита прекрасно вела партию. Она уже в дебюте захватила инициативу, в привычном для себя стиле пожертвовав пешку. Я часто погружался в длительные раздумья, а она, сделав ход, вставала из-за столика и медленно прогуливалась вдоль сцены около ряда демонстрационных досок. Зрителей было много, и среди них мелькали знакомые нам обоим лица.

Моя позиция ухудшалась. Ценой невероятных усилий мне удавалось пока гасить грозную инициативу белых. Во время размышлений я кожей чувствовал её пристальный взгляд, — то со стороны, то прямо перед собой, когда она присаживалась на свой стул.

...«Так... спокойно... сейчас вроде полегче стало... а она — какая молодец! Играет с душой... еще не хватало мне сегодня пропереть... но впереди вроде намечается эндшпиль... а там женская логика нередко дает сбои... так... как приятно пахнет от неё духами... надо же... как будто специально задела мой ботинок под столом...»