Контроль [новая редакция]
Шрифт:
Если бы он в ту ночь пришел к Насте, то она бы его прогнала.
Но он не пришел.
Голоса.
Прокололо ее, пронизало. Где это она? Огляделась. Она в церкви. Отчего с фонарем сидит? Оттого, что день кончился и сумерки спустились. Увлеклась. День ушел. Пришла ночь. А ночью тут в церкви опять пляски до утра.
Открывают дверь. Идут.
Настя рычагом дверь сейфа закрыть решила. Чтоб в глаза дверка открытая не бросалась. Не получается. Привалила шпалой, чтоб нутро его растерзанное
По стропе — вверх она. Вверх. А зал все светлей. Внизу от свечек растаял мрак, а на хорах, под куполом — тьма. И туда, во тьму. Настя по стропе, как паучок расторопный по паутинке, взбирается. Скользнула на балкон, стропу вздернула. Затаилась. Не увидели ли ее? Не услышали ли?
Нет. Люди в полумраке своим заняты. Столы накрывают.
Тогда по лестнице — на вершину колокольни, через пролом — на кирпичные узоры, осторожно по ним вниз на крышу, а там уже совсем просто. Жалко, что груза на ней больше, чем на верблюде из фильма «Джульбарс».
Что с папками делать? Все тринадцать далеко не унесешь. У нее на спине в мешке еще и «Контроль-блок». Шестнадцать килограммов, а давит на плечи, как плита минометная.
«Контроль-блок» она с собой понесет, а от папок надо освобождаться. Одну, ту, которая на Сталина, — спрятать. Остальные сжечь. Куда прятать? Где жечь?
Пролеском Жар-птица неслышно бежит, как лиса, курочку укравшая. Куда же папку на Сталина прятать? В могилу зарыть? Как потом найти? И если она спрячет, а Бочаров найдет? Надо так прятать, чтоб не нашли. И сама себе под ноги — нафталину, нафталину. И табаку. Чтоб собачки потом чихали.
Из зарослей сиреневых видит Жар-птица, нутром чувствует: тихая паника на спецучастке НКВД. Еще никто не стреляет, еще никто в горн не трубит, никто в колокола не бьет. Но тревога. Дело понятное: холуи из тайного блудилища каждую ночь в щебне видели огромный ржавый опрокинутый сейф. Привыкли к нему.
Психология людская: если лежит на виду, если ржавый и опрокинутый, значит, пустой. Запер его кто-то когда-то, так он запертый и лежит. А сегодня вошли холуи в церковь переходом подземным, принялись за дело свое привычное, вдруг ослепил их сейф открытый бриллиантами. Что-то взять из открытого сейфа не посмели. Знают силу гнева Бочаровского. Знают руку хозяйскую. Побежали к Бочарову, сообщили, на колени пали: не виноваты…
Ночь на спецучасток НКВД ложится, тревога нарастает.
Выбралась Настя на лужайку к загону. Шкафы вдоль стеночек подковой. А ворота в загон не заперты. Потому как нет сейчас тут никого. Потому как загон на территории спецучастка. Незачем его охранять, как незачем охранять пустой барак, как незачем запирать пустой карцер. Осмотрелась Настя, и — в загон. Кто здесь искать додумается?
Вытоптан расстрельный загон, как бывают вытоптаны загоны для скота на мясокомбинате. Собачкам тут трудно будет искать. Тут
Какой шкаф выбрать? Крайний справа. Грунт — песок. Руками Настя песок гребет из-под железного шкафа. Роет, как лисонька под курятник.
Вырыла. Конверт опечатанный с делом на Сталина — в ямку под шкаф железный. И зарыла. И табаком вокруг, табаком. Кто догадается? А ей потом найти легко. Даже если шкафы уберут, место, где они стояли, еще год будет проглядываться.
Что с другими двенадцатью конвертами делать? Костер разжечь? Много тут ям. Разжечь в яме костер. Со стороны не увидят. И времени много не потребуется. Потом уходить.
Но как из зоны выйти? Не выйдешь. В обычной обстановке не выйдешь. А сейчас караулы везде усилены, сейчас все на ноги подняты.
Войти сюда было легко, имея документ Центрального Комитета, а выйти как? Не зря товарищ Сталин говорил, что на смерть посылает. Бочарову труда не составит ее тут по чахлым пролескам изловить, впихнуть в самолет и сбросить с парашютом, предварительно узлов на стропах навязав. И доложить в Москву: жаль, но погибла. А можно и не докладывать в Москву. Для Бочарова сейчас ситуация — пан или пропал. Не в Москву докладывать, а связь под контроль брать.
И власть.
Прижала Настя «Контроль-блок» к груди как существо любимое: не отдам. Мысль ее точным хронометром стучит: у-хо-ди, у-хо-ди, у-хо-ди.
Как уйдешь? Как входят в зону, так и выходить надо. Завтра исполнение на спецучастке НКВД. Значит, сегодня эшелон телячьих вагонов в зону загнали.
Огромен спецучасток. Все у них тут. Даже станция железнодорожная. Вся прожекторным светом залита. Паровоз шипит, семь товарных вагонов. От прожекторов свет слепящий, почти синий. Патрули с собаками вокруг. Только все внимание — на вагоны. Сюда, на станцию, паника пока не докатилась.
Вышла Настя на рельсы и спокойно к паровозу идет. Глупо, но что еще придумаешь. Внимание охраны — на вагоны, а не на паровоз, на кусты, что вокруг вагонов, а не на открытое полотно железнодорожное. А ей всего две минуты до паровоза дойти.
Дошла спокойно. Поднялась по лесенке в кабину. Мешок тяжеленный — на пол. Пистолетным затвором клацнула:
— Именем товарища Сталина…
А их трое.
Один с лопатой. Второй с ключом разводным. Третий без лопаты и без ключа, но лапы как клешни. Возьмет клешнями и выбросит из паровоза. И тесно в кабине.
Настя с пистолетом, а они как бы вокруг нее. Хорошо именем товарища Сталина прикрыться. Только мало ли таких по России шастает, именем великого вождя прикрывается.
— Именем товарища Сталина… — а дыхание срывается.
И они слышат, что срывается. Волнуется девочка. Волнение — признак неуверенности.
— Приказываю! Не орать. Не шуметь. Пары поднимать. Сейчас едем. Куда едем? Вперед едем. Папки из этой сумки жечь. Только трепыхнитесь — перестреляю к чертовой матери.
Делать нечего. Нехотя, лениво эдак, зачерпнул кочегар уголька и в топку бросил.