Контроль [новая редакция]
Шрифт:
— Больше, гад, бери! Копай глубже, кидай дальше! Дальше кидай! А то башку запломбирую!
Другой в топку папку бросил с надписью «Дракон». И еще одну.
— Быстрее.
Еще бросил папку. И угля в топку влетело. И еще. И еще пара папок.
Третий, с лапами-клешнями который, главный самый, улыбается. Недоброй улыбкой.
— А пистолет у тебя настоящий? — и лапы-клешни к пистолету потянул. И нельзя Насте пока стрелять. Нельзя. Пока паровоз стоит. Пока… Но что делать? Нажала легонько на спуск, пистолет и грохнул. Прожгло плечо главному. Не в грудь
Пуля «Люгера» имеет хорошее останавливающее действие. И отбрасывающее. Бросило главного в сторону, осел он и вывалился из будки.
— Вперед!
Бросил второй дядя ключ, ухватил за рычаги, потянул какие следует, дал пару в цилиндры. Провернуло колеса. Дернуло поезд. Лязгнули буфера, и покатился лязг от первого вагона к последнему. Выдохнул паровоз со свистом тонну пара и снова вроде вздохнул, и выдохнул с шумом. Снова дернуло состав, и снова покатился лязг к концу поезда. Медленно-медленно тронулся поезд.
В будку паровозную морда красная заглядывает. Сам на земле, только морду видно да штык. На уровне Настиных ног морда, но ухватился нежданный за поручни и все выше взбирается:
— Куды? Куды?! Тудыть твою!
Можно было бы ухватиться руками за поручни и ногой вышибить красную морду из кадра. Но понимает Жар-птица в доли секунды, что ухватиться руками за поручни — потеря времени. Ухватиться руками за поручни — значит пистолет опустить, потом колено к подбородку вознести и рубить ногой вниз. На все это время надо. Нет у нее времени. И в будке она не одна.
Все это она не умом понимает, а внутренним чувством. И потому у нее наоборот: вначале решение исполняет, потом его принимает, а уж после обосновывает. Как только краснорожий со штыком полез в будку, за поручни хватаясь, Настя, не глядя на него, не целясь, от контроля за кочегаром и машинистом не отвлекаясь, подняла «Люгер» и нажала на спуск. Грохнул выстрел, гильзу из патронника вышвырнуло, звякнула гильза по будке железной и затерялась в кусках угля, в мусоре на полу. И только тогда поняла Настя, что единственно правильное решение — стрелять. Стрелять без разговоров и прямо в морды. Между глаз. Не целясь.
Помощник машиниста с кочегаром мигом сообразили, что тут не шутят: пошла лопата мелькать, летит уголек в топку так, словно здесь сам товарищ Стаханов вкалывает, нормы перевыполняет, мир рекордной добычей угля удивляя. Выдохи паровозные чаще и чаще. Ух-ух, и снова ух-ух. Потом ух-ух-ух. Скорость все больше. Папок в сумке все меньше. Вот и последняя с углем в топку влетела.
На паровозе порядок революционный. Прет паровоз. Знает Настя: впереди заперт путь паровозу воротами железными. И караул у ворот с пулеметом, с собаками. Только это ее пока мало заботит. За паровозным тендером — вагон. Не простой, а с тормозной площадкой. Вот главная забота. Потому как на тормозной площадке охрана. Это она тоже не разумом понимает, а чувством внутренним. Так быть должно.
Так и есть. И с тормозной площадки еще одна морда красная через тендер угольный выглянула: куда это мы вне расписания катим, и что это за стрельба?
Глянула
Ждет Настя на угольной куче. Выглянула морда. А она — баб'aх! Скрылась морда. А винтовка со штыком грохнулась и вылетела в черную ночь.
Но ведь не один же он там. Двое должно быть.
Швырнула Жар-птица туда кусок угля. Вскочила сама на груду угля и туда в площадку тормозную два раза: бабах, бабах. А над нею лопата свистит.
Отскочила Настя с того места, на котором стояла, скользнула в сторону и падает. И в падении «Люгер» наводит и стреляет. В страшного дядьку с лопатой. Взревел кочегар. Со всех сторон — стрельба. Навалился на нее кочегар. У самого кровь горлом.
Вырвалась Жар-птица из-под убитого кочегара. Она ему в лицо одну пулю всадила, а в спине у него десяток пробоин.
Тут и врубился паровоз в ворота.
Если бы успела Настя встать, то при ударе понесла бы ее инерция вперед и бросила на рычаги, трубки, манометры, на топку распахнутую. Но не успела Настя встать, и потому в момент удара подбросило ее на угле, потеряла она сознание на мгновение, не слышала потому ни грохота, ни скрежета. Ждало тело ее падения в бездну, но удержался состав на рельсах. Открыла Жар-птица глаза: вроде как в новом мире. Всю обстановку заново оценить надо.
Она ее сразу всю ухватила, не успев даже словами выразить. Стучит паровоз по рельсам — значит, проломал ворота и сам при этом с рельсов не сошел. Скрежещет что-то. Это обломки ворот и обрывки колючей проволоки по земле волочатся. Жива она — тоже понятно. Она с кучи угля по охранникам на тормозной площадке стреляла. Кочегар в это время на нее лопатой замахнулся. И убил бы. Но выстрелила Настя ему в лицо, и в это же время охранники у ворот всю будку паровозную пулями изрешетили, заодно изрешетив помощника машиниста и кочегара. Кочегар упал на нее, прикрыв от пуль.
Темнота. В темноту поезд несет. Во мрак. Это тоже понятно: обломки ворот разбили прожектор и фонари паровозные. Только топка внутренности кабины паровозной адским светом освещает.
Одна Настя в кабине паровозной. Взбесился паровоз. Выдыхает энергично, как спринтер на дистанции. За какой рычаг тянуть? За этот?
Страшные рычаги: потянешь не тот — взорвется котел. Стрелки на манометрах и так в края шкал уперлись. И скорость выше и выше. И ритм колесный, точно как танец смерти у людоедов племени тумбу-юмбу.
Ничего не видно. Только слышно: по крышам бегут. Прикинула Жар-птица. Было у нее два полных магазина. Два магазина по восемь. Шестнадцать патронов. Сколько осталось? Сколько охранников на тормозных площадках? И куда бегут? И пуст ли поезд? Может, он зэками забит? Ясно, забит. Вечером эшелон в зону расстрельную загнали. В четыре утра разгружать планировали. И группами по пятьдесят — к шкафам. Ясно, забит эшелон. Иначе не охраняли бы его, пустой. Однозначно: в эшелоне — приговоренные к смерти. Это строители подземного города в Жигулях. Износившиеся строители.