Контрольная молитва
Шрифт:
Они сходили к Петру, благо он жил неподалеку от причала, но рассказывать ему о том, что с ними произошло, не стали – ни к чему… Впрочем, лодочник и сам более всего интересовался оплатой его несостоявшегося труда. А к пяти утра отец Василий переступил порог своего дома. Ноги уже не держали.
«Ослаб ты, друг! – сказал он себе. – Или стареешь…»
Он и Ольге не стал ничего говорить, а просто поел, смыл с себя остатки тины, переоделся и почти бегом отправился в храм – времени до заутрени оставалось в обрез.
Это воскресенье,
Но пережитая минувшей ночью нагрузка повлияла на священника сильнее, чем он думал. Весь день отец Василий боролся с навалившейся усталостью и сном и к вечеру, когда в храме появилась Вера, был почти никакой.
Отец Василий уже почти завершил вечернюю службу, когда увидел у стены знакомые глаза. Внутри у него дрогнуло – ни смирения, ни благолепия они не излучали, напротив – на всю левую половину Вериного лица расплылся огромный лиловый синяк, а правый глаз полыхал с трудом сдерживаемым гневом.
– Здравствуй, Вера, – поймал он ее на выходе из храма. – Что стряслось?
– Ничего особенного, батюшка, – отмахнулась она. – Это я так решила работу поменять.
– Умница! – обрадовался священник. – А синяк откуда?
– С хозяином прощалась, – недобро засмеялась Вера. – А вот теперь не знаю, куда и идти. Деньги кончились, мать даже на порог не пустила. Она у меня бывший парторг – во как достала со своими нотациями!
Вера говорила и говорила, не в силах остановиться. Она вывалила на отца Василия все. И как поняла, что денег все равно никогда не скопит, и как долго не могла решиться пойти к своему «руководству» и сказать «с меня хватит». Отец Василий слушал и ликовал – все в этой женщине говорило о духовном перерождении. Она материла себя и других самыми последними, самыми гнусными словами, а он захлебывался от восторга. Она угрожала своим невидимым врагам, а он готов был обнять весь мир. Потому что за грязью и угрозами он видел главное – она никогда больше не станет прежней, она действительно изменилась, и, может быть, никогда еще она не была больше человеком, чем сейчас.
– Ну и что мне теперь делать? – спросила она. – На работу с таким фингалом не примут, всех денег – восемьсот баксов, ни квартиры, ни мужа, ни хрена!
– Поживешь пока с нами, – успокоил ее отец Василий.
– А как матушка?.. – засомневалась Вера.
– Ну что ты, Олюшку мою, что ли, не знаешь?! – укоризненно засмеялся отец Василий. – А работу мы тебе подыщем. Вон Анзор недавно жаловался, что никто к нему идти работать не хочет.
– Кем? – настороженно поинтересовалась Вера.
– Ну вроде официантки. Да и платит он хорошо, а не всякая может весь день у дороги стоять, на жаре да в пыли… – отец Василий осекся. Ему бы эту работу хвалить надо, а он…
– Спасибо за откровенность, батюшка! – рассмеялась Вера. – Надо попробовать. Мне сейчас любая работа подойдет! – И вдруг добавила со смесью печали и досады: – Всю жизнь вы мне, батюшка, сломали!
Отец Василий молча проглотил слюну. Так бывает. Не все одинаково готовы радикально изменить
Олюшка оказалась на высоте, приняла Веру, словно свою сестру. Отец Василий смотрел, как легко и естественно обходит его жена острые углы – а Вера вся была из сплошных углов, – и радовался. Ольга не пыталась строить из себя ничего особенного, она просто была такой, как всегда, – уютной, домашней и невероятно обаятельной женщиной, но этого было достаточно.
Отец Василий еле сдержался, чтобы не начать расспрашивать Веру о Парфене. Она определенно знала о местных бандитских делах намного больше, чем он. Но священник чувствовал, что напоминать этой многое пережившей девушке о прошлом слишком жестоко и в высшей степени неблагородно.
Вере отвели угол в будущей детской, на раскладушке под большим округлым окном с видом на рощу, и решительная, казалось, совершенно лишенная сантиментов женщина с трудной судьбой, только что без умолку утверждавшая свое «я» на новом месте, внезапно растрогалась и смолкла.
– Как у вас хорошо, – прошептала она, и Ольга, положив на раскладушку белье и одеяла, тихо вышла.
Уже когда они ложились, отец Василий нежно прижал супругу к себе.
– Ты – лучшая терапия на свете, – ласково сказал он. – Мне тебя Господь подарил.
На следующий день, в понедельник, без пяти одиннадцать отец Василий уже стоял на пристани. Вокруг лениво шныряли загорелые мужички, предлагая немногочисленным зевакам прокатиться на острова, но настоящей работы для них сегодня не было – по понедельникам усть-кудеярцы большей частью работали. Отец Василий заметил здесь и Петра, с которым не так давно штурмовал теплоход, а расстался всего-то сутки назад, и приветливо ему улыбнулся. Петр радостно улыбнулся в ответ, обнажив щербатый рот на черном от загара лице, и что-то сказал своему товарищу. Теперь уже оба они пялились на священника, отчего отец Василий чувствовал некоторую неловкость. Он понимал, что тогдашние события с теплоходом давно и весьма активно обсуждаются местным населением, а такая слава лично ему была не нужна.
«Хорошо еще, что они про субботние события ничего не знают!» – попытался утешить себя священник. Но успокоиться не удавалось, после «рыбалки» с Костей все, связанное с рекой, вызывало в нем только тревогу. Он понимал, что это глупо. Жизнь волгарей, хочешь не хочешь, насквозь пропитана этой великой рекой, и бояться Волги только потому, что с ним здесь что-то случилось, глупо и нелогично. Но сегодня он был как раз глуп и нелогичен.
Где-то на горизонте раздался мерный рокот, затем среди бескрайних водных просторов появилась серебристая точка, ровно в одиннадцать ноль-ноль превратившаяся в роскошную моторную лодку, причалившую к пристани. По правде говоря, выросший на реке отец Василий такую лодку увидел впервые. Сверкающие перламутром борта плавностью своих линий напоминали бедра прекрасной женщины, а пульт управления – не приборная доска, нет, именно пульт управления – чем-то отдаленно напоминал кабину авиалайнера.