Конус жизни
Шрифт:
А может – несколько минут…
Я вернулся в участок и присоединился к Джону. Он заполнял документы на задержании Санчеса – фамилия осталась в памяти, остальное смыло время. Но состояние свое помню отлично. Очень неприятное состояние, когда знаешь, что упустил нечто важное, не представляешь – что именно, и надеешься, что интуиция на этот раз обманывает, и на самом деле ничего важного не произошло.
Занимаясь привычными делами (допросы задержанных за хулиганство, незаконное ношение оружия, наркомания, домашнее насилие… рутина, которой заполнен каждый день полицейского детектива), я чувствовал, как говорят умные люди (читал в какой-то книге
К девяти вечера мы с Джоном отправили в камеру последнего в тот день задержанного, и я поехал домой, предвкушая, наконец, ужин в блаженном одиночестве и сон без сновидений.
Предвкушения оправдались, что случается не часто, но утром меня выволок из душа звонок служебного мобильника.
– Привет, Николас! – Это был голос Хуанга, руководившего отделом компьютерных преступлений. Голос я узнал сразу, но почувствовал даже в еще не сказанных словах, в самом тоне приветствия нечто странно-возбуждающее, будто в еще не сказанном была недоговоренность, тайна, секрет – вряд ли я смогу адекватно описать ощущение, я и сейчас не могу подобрать правильные слова, возможно, их нет в английском. Недосказанность существовала изначально, я ее почувствовал и, должно быть, сосредоточившись на себе, пропустил несколько слов.
– Что, прости? – переспросил я, представив, как Хуанг с раздражением скажет: «Что с тобой сегодня, ты не слушаешь?»
– Мы проконсультировались с Эштоном, – спокойно повторил Хуанг. Эштон был старшим инженером в «Гугле», в отделе, занимавшемся продвинутыми компьютерными технологиями, нейросетями и прочей современной хренью, в которой я не понимал ничего от слова «совсем». Изредка Эштон выполнял экспертные работы, которые были не по силам нашим программистам. Конечно, криминалисты были недовольны, но Хуанг принимал решения единолично, и, если считал, что проведенные в отделе экспертизы требуют подтверждения или опровержения специалистов более высокого уровня, обращался за помощью к Эштону, несмотря на недовольство своих сотрудников.
– Да? – сказал я, поскольку Хуанг сделал паузу, ожидая моей реакции.
– Все так, Николас, – продолжал он. – Выводы делать тебе, но окончательное заключение – кстати, оно уже в твоем компьютере, и, если ты еще не посмотрел, сделай это – да, так заключение таково: запись, безусловно, подлинная. Никакого редактирования, никакого воздействия на показания часов. Все чисто.
– То есть, Алгерих…
– Полвер действительно говорил с ней через полтора часа после смерти. А как это интерпретировать, извини, не в моей компетенции. Поговори с физиками. Обрати внимание: он ей ни слова не дал вставить.
– Да, я видел.
Хуанг быстро попрощался, будто кто-то его отвлек, и оборвал связь на середине фразы.
Второй раз это произошло четыре месяца спустя. Не хочу сказать, что четыре месяца нигде и никогда ничего подобного не происходило. Но я-то рассказываю о своем пути на Голгофу или, если вас не устраивает определение, вижу, как вы недовольно моргнули, сэр, то пусть это будет не Голгофа, а, скажем, Джомолунгма.
Помню утро восемнадцатого марта прошлого года. За пару дней до того я получил по почте, наконец, свидетельство о разводе. С Ирен мы жили врозь уже четыре года, претензий друг к другу у нас не было,
Миссис Ромеро имела привычку каждое утро с семи до восьми часов бегать по дорожкам Мейсон-парка. В тот день она ровно в семь выбежала из дома – ее видели соседи. Через десять минут вбежала в парк и направилась к левой крайней аллее – есть свидетели. Неожиданно начала прибавлять скорость и помчалась так, что обогнала ехавшего на велосипеде парнишку, который при виде бежавшей, подобно спринтерше, старушки не справился с управлением, упал с велосипеда и сломал ногу. По словам свидетелей – а я опросил около трех десятков – дама мчалась со скоростью гепарда, антилопы, гоночного автомобиля и ястреба, преследующего добычу, – это я цитирую показания. Естественно, долго так бежать бабушка не могла – метров через триста упала, к ней подбежали человек десять – имена записаны. Вызвали амбуланс. В полицию позвонили из больницы, куда миссис Ромеро доставили без признаков жизни.
Полицией на тот момент были мы с Джоном. Приехали в больницу, и нам показали тело женщины, которая к тому времени уже полчаса как отдала концы. «И что такого? – спросил я. – Есть подозрения на криминал?»
Тогда мне, во-первых, рассказали, что происходило в парке, а, во-вторых, патологоанатом, печально посмотрев мне в глаза, спросил:
– Как, по-вашему, сколько лет этой женщине?
– Не меньше восьмидесяти, – уверенно ответил я. – Скорее – больше. Но не думаю, что сто. Столетние старушки кросс не бегают.
– Восьмидесятилетние тоже, – парировал патологоанатом. – Ей пятьдесят четыре. Было.
И действительно. Однако я все равно не понимал. Хорошо, пятидесятичетырехлетняя женщина выглядела на восемьдесят, бывает. Бежала быстро – свидетели, как обычно, преувеличили, в этом я не сомневался. Сердце не выдержало. И что?
– Видите ли, – смущенно (как мне показалось) сказал патологоанатом, – я-то провел поверхностный осмотр. Аутопсию сделают, если будет требование полиции. И наверняка, не я. Мое сугубо предварительное мнение: смерть не естественная.
– Вы хотите сказать, миссис Роверо убили? – с недоумением спросил я.
– Ничего подобного я не утверждал! Что дальше – решать вам.
Потом я поговорил и с ее сыном, и с соседями, с ее двоюродной внучкой, посмотрел фотографии, изучил – с помощью семейного врача – медицинскую карту. Все, что я узнал, соответствовало ее возрасту: пятьдесят четыре года и три месяца. Ее видели десятка два человек в парке еще тогда, когда она не мчалась, подобно гепарду, а бежала, как обычно, трусцой. Ее знали, она бегала каждое утро. И в то утро – так утверждают все – выглядела так же, как обычно. Бег продолжался минуту или немногим больше. В конце забега миссис Роверо превратилась в старуху. И сердце остановилось.
Как потом оказалось – после аутопсии – состояние ее внутренних органов соответствовало возрасту более восьмидесяти лет. Но – без каких бы то ни было патологий. Просто старый организм.
Дело о возможном криминальном вмешательстве поручили, конечно, мне. Криминалисты – после множества тестов – утверждали, что никаких препаратов в организме женщины обнаружить не удалось. Естественной смерть тоже нельзя было назвать.
В конце концов, я сдался и закрыл дело за отсутствием объекта преступления. Пусть медики изучают этот поразительный случай.