Копье Судьбы
Шрифт:
– Заткните ему пасть! – рявкнул Гусь из своего угла.
Качан затолкал в рот Кухарю комок майки, заломил ему руки за спину и, гыгыкая, наслаждался его конвульсиями. У Кухаря из ноздрей выдувались кровавые пузыри.
– Он же задохнется, – Сергей сам не понял, как осмелился произнести эти слова.
– Ты! – сморщился Качан. – Сиди в своем скворечнике и не чирикай.
– Он же задохнется!
– И че? Твои проблемы? Встал!
Скворцов поднялся. В грудине его, дотоле затопленной страхом, послышалось собачье рычание. Шалава! Овчарка
– Фу! – бешено крикнул он на Скворца. – Фу, фу, фу, блядь!
Сергей показал на хрипящего Кухаря.
– Он сдохнет, получишь довесок за убийство – оно тебе надо?
– Уж не ты ли, стукачок, ментам цинканешь?
Кухарь захрипел. Урка толчком отпустил ему руки.
Сергей выдернул кляп. Кухарь задышал взахлеб.
Качан сплюнул без слюны.
– Че-то ты раскудахтался, петя! – и с силой толкнул Сергея в грудь, так что тот шлепнулся на нары. – Ступай в курятник, там кукарекай!
В хате наступила тишина, перемежаемая всхлипами Кухаря. Донесся крик с улицы: «Наташа! 3-2-2. Наташа! Привет! У тебя пересуд назначили…» «А Леньку? Его когда?» «Стасик! Стасик! Я его мама, где Стасик?..» «Лен Виктрна-а-а, он на допросе-е-е…»
Из паханского угла раздался свист. Качан ушел туда, вернулся.
– Пошли, – сказал он Сергею.
Они пробрались между шконок, Качан отодвинул занавеску.
– Садись, – сказал Гусь, хлопая рукой рядом с собой. – Ты мне должен. Срок отдавать.
Еще в начале отсидки Сергея угораздило сыграть в стиры с Качаном на палку сырокопченной колбасы, он проиграл, а Качан перепродал долг Гусю.
– Нет у меня колбасы, – сказал Сергей.
– Есть, есть у тебя колбаска, – глумливо ухмыльнулся пахан.
– Я постараюсь, – бормочет первоход, – я отдам. Подождите еще чуть-чуть…
– Да где ж ты возьмешь? Родаков у тебя нет, за так никто не дасть…
– Я заработаю как-нибудь.
– Да как ты заработаешь, смешной ты человек. В киншоны мои пойдешь?
– Куда?
– Будешь мне женой.
– Ке-е-ем?
– А че такого? Все так живут. Че глаза вылупил? Срока большие, куда деваться. Зато никто трогать тебя не будет, а я тебя кормить-поить стану. Со мной не пропадешь.
– Нет.
– Да ты подумай дурной своей башкой! «Жены» авторитетов хорошо живут, не работают, чистые ходят, пьют, кушают хорошо. Как сыр в масле будешь у меня кататься.
– Нет!!
Изглоданный тюрьмами и зонами, татуированный с ног до головы страшный человек нежно шепчет.
– Тогда в ротик возьми и мы в расчете, тут за занавесочкой никто не увидит, один только разик, а я никому не скажу, зуб даю. – Большой палец ковыряет фиксу.
– Да вы что! – вздыбливается в испарине стыдобы Скворец. – Нет, я сказал! На такое я не подписываюсь!
– Ну, тогда кулачком поработай, подрочи мне,
«Поймаешь “палку” и все, конец тебе, предупреждал Меняла».
– Нет.
– Ну и дурак! Отсосать ему впадлу. Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. И не смотри на меня, как на гада. Ты меня полюби, тогда и я к тебе хорошей стороной повернусь. Я же вижу, слабый ты, сломают тебя по-любому. Соглашайся, я тебе защиту дам.
– Нет.
Гусь гневно гнет голову долу.
– Нагнетаешь! Ну, ничего, и из тебя кашу сварим. Набьем и тебе черта на фуфло, – он с размаху шлепает Скворца по ляжке. – Был Сережей, станешь Леной! Не хочешь «шоколадную», сдавай кровяную колбасу.
– Какую еще кровяную?
– Кровянку. Ты мне шлемку крови должен.
Сергей никак не может уразуметь, о чем толкует этот пещерный человек.
– Зачем вам моя кровь?
– Кровянку сделаем, че не понятно. Давай, засучь рукав. Кухарь, шлемку мою тащи сюда!
Избитый шнырь, хлюпая прохудившимся носом, приносит чистую миску. Гусь лезет пальцами себе в десны, достает из-за щеки… мойку, лезвие опасной бритвы «Нева».
– Ты не ссы, – говорит он, – вскрою аккуратно. Поработай кулачком. Вену надо резать вдоль, а идиоты режут поперек, потом хрен ее поймаешь. Не дергайся!
Оцепеневший Скворец только вздрогнул, когда кончик лезвия вскрыл ему вену. Из надреза побежала струйка крови, закапала с локтя в миску.
– Лучшую кровянку в Умани делают, у меня на родине, – мечтательно вздыхает пахан. – Она такая толстая, что крошится под ножом. Ты какую любишь, с гречкой или с перловкой? Я люблю, чтоб сало было такое, знаешь, полупроваренное, белое. Я кровяночку на сковородке обжариваю, до черноты, чтоб хрустела. Кухарь, как там сало?
– Поспевает….
– Поспевает у него. Пойду проверю, что там и как. Когда вот так наберется (Гусь показывает ногтем по краю миски), позовешь.
Шленка стоит на наре, кровь извивается струйкой, частой капелью срывается с локтевой чашечки. Теперь ты понимаешь причину животного страха, который внушает пахан сокамерникам. Психически он не человек – зверь. Почему его держат здесь, а не в психушке для маньяков?
Рука онемела, голова закружилась.
Гусь вернулся.
«Ладно, хватит, сказал он, мы пока в расчете», и туго перебинтовал Скворцу ранку.
Сергей лег на шконку. Скудное питание, жара и лишения обессилили Сергея, а тут еще вынужденное донорство, да еще в таких размерах.
Миску с кровью Гусь «поставил на факела», скрутил газеты в жгуты, обернул целлофановыми пакетами и поджег. Камера наполнилась тошнотворной вонью горелого железа и кипящей крови. Когда факела прогорели, пахан довел булькающее варево до кипения на «печке» из самодельной пружины, сунул в горячее варево палец, облизнул, добавил перца, специй, нарезанного мелкими кубиками сала. Свернувшаяся кровянка напоминала томатную пасту. Гусь ложкой намазал ее на краюху хлеба и с чавканьем сжевал.