Копейщики
Шрифт:
– Вторжение в Россию? А как же договор с Наполеоном, заключённый в Тильзите? Это невозможно! – воскликнул генерал.
– Ещё как возможно. Наши люди из близкого к Бонапарту окружения получили достоверные сведения о непрекращающихся попытках масонских лож подтолкнуть его к агрессии против Российской империи. Вопрос практически решён. Наполеону необходимо только время, чтобы набрать рекрутов, пополнить и перевооружить армию.
– Нужно немедленно предупредить императора Александра и военное министерство! – Генерал стал бледен, как белый шёлковый платок, которым он вытер вспотевшее вдруг лицо.
– Император уже предупреждён, но, боюсь,
– Так что нам делать в таком случае?
– А вот это – особый разговор… - сказал, выходя из тёмного угла ещё один человек, не проронивший до этого ни слова.
Уже двое суток войска переправлялись через реку. Полк за полком, батальон за батальоном, батарея за батареей испытывали прочность четырёх мостов, наведённых через Неман. Крики людей, отрывистые команды, грохот колёс, ржание лошадей создавали сумятицу и невероятный шум. Четырьмя плотными колоннами, поднимая пыль, великая армия обтекала высокий продолговатый холм, поросший густым кустарником и высокими соснами. Подсвеченные светом Луны штыки пехоты казались блестящими молниями, собранными в одном месте и в одно время богом войны Марсом. Мокрые спины коней переходящей вброд кавалерии выглядели, как продолжение волн чёрно-лилового потока воды, выходящей из берегов. Все эти толпы потных и возбуждённых людей сами напоминали реку, которую накрывала завеса пыльного тумана и густое облако ругательств, смеха, кашля и воодушевления. Луга, вытоптанные до сухой глины, гудели от топота множества ног. Казалось, люди Земли, обезумевшие от привычной, спокойной, тихой жизни, бросили города и деревни, поля и сады, виноградники, ткацкие станки, кузницы, пекарни, мастерские - всё, что напоминало им о мирном течении бытия - и подчинились чьей-то неведомой и злой воле. Так саранча, встав на крыло и подгоняемая ветром, вдруг разом накрывает колосящиеся нивы, уничтожая всё, что попадается на пути: сочные травы, хлеба, только что созревшие плоды на деревьях и даже чертополох, обильно растущий вдоль дорог.
Скрытые плотной стеной боярышника, два всадника наблюдали переправу Великой армии. Один из них поднял руку, указывая на хаос внизу.
– Наполеон!
Подтверждая его слова, внизу зазвучал гул восторга и приветствий. Польские сапёры и артиллеристы Даву поспешно освобождали от пушек узкий мост. Колонны старой гвардии готовились к форсированию реки. Рядом, в небольшой коляске, запряжённой четвёркой усталых лошадей, стоял невысокий плотный человек. Чёрная треуголка и серый сюртук отчётливо выделялись на фоне горящих факелов. Как будто чувствуя себя главным героем им самим поставленного спектакля, он что-то кричал, указывая рукой на Восток, где уже была видна узкая полоска зари. Но его никто не слышал из-за криков обожания и любви.
– В этой эйфории первых дней вторжения нам нужно выбрать место и время для присоединения к войскам, – один из таившихся на холме всадников, выше и плотнее своего товарища, развернул лошадь и стал осматривать ряды конницы чуть дальше, у ещё одной переправы, наведённой днём ранее. В очередь за кавалерией выстроились пушки. Опытный глаз военного за плотной ширмой пыли потерял направление и порядок передвижений
– Я думаю, это надо сделать рано утром, когда усталость и возбуждение французов от перехода границы дадут нам шанс. А туман сделает возможным приблизиться и присоединиться к какому-нибудь обозу. В неразберихе первых дней войны легче стать своими в любой команде маркитантов. А когда к нам привыкнут - мы уже не вызовем подозрений своими перемещениями по тылам и вдоль колонн войск.
Всадник, одетый во французский офицерский мундир улана, проверил седельные пистолеты и вернулся на место рядом с юным кирасиром в чине лейтенанта.
– Андре! – Капитан положил руку на холку лошади своего юного товарища.
– А не присоединиться ли нам к одной из кавалерийских частей поляков? Они идут в авангарде и обязательно наткнутся на передовые казачьи пикеты.
Лейтенант развернулся в седле.
– Ты прав. Надо рискнуть. К окровавленным храбрым французам в порванном платье, преследуемым кровожадными казаками, поляки отнесутся очень бережно и внимательно.
– Андре провёл рукой по эполетам и рейтузам.
– А то, что мы будем этими храбрецами, я не сомневаюсь. Поехали!
Они осторожно спустились с холма и по дуге, стараясь не наткнуться на боковые охранения французских войск, быстрой рысью поехали на Восток.
Солнце зависло в зените. Третий час продолжался бой между польской кавалерией и казаками Платова. К часу дня массированные атаки поляков, не поддержанные огнём артиллерии, наткнулись на ряд казачьих засад и сменились отдельными стычками. Польская кавалерия несла тяжёлые потери. Поле у маленького городка Карелич было усеяно трупами в польских мундирах. Множество раненых лежали на земле, придавленные лошадьми.
К вечеру дело было кончено. Из шести полков польских улан и драгун едва сотня всадников уходила галопом на Запад. Казаки грабили обозы, раздевали убитых, перевязывали раненых - своих и чужих. На пригорке, у разбитых пушек, прислонившись спиной к горке неиспользованных ядер, сидел французский офицер, раненый в голову казачьей пикой. Мальчишка в помятой и треснувшей кирасе, окровавленный и грязный, пытался из куска собственной нижней рубахи сделать улану повязку.
– Эх, милок! Кто так повязку ложит?
– подъехавшие казаки оттёрли крупами лошадей растерявшегося кирасира. Один из бородачей слез с лошади, достал из седельной сумки чистую тряпицу, нарвал какой-то травы при дороге, пережевал её, сплюнул зелёную кашицу на рану и туго перевязал голову офицера.
– Ну, вот и добре! – коренастый урядник вытер руки о широкие шаровары и сел на высокого гнедого коня.
– Эй, ребяты, - позвал он товарищей, - сажайте обыдва на одну лошадь. Наш есаул приказал согнать пленных вон до той церкви и оставить под защитой пресвятой богородицы.
Казак перекрестился на далёкий купол.
– Некогда с вами возиться! А ну, болезные, подымайтесь. Нам пора ехать, а вас, даст бог, француз подберёт к вечеру.
Небольшая часовня приютила едва ли не три сотни раненых. Возле церквушки тесно лежали и сидели наспех перевязанные кавалеристы польского корпуса. Казаки подогнали телегу с хлебом, корпией, чистым полотном для перевязок, отрезали офицерам несколько больших ломтей сала. Тут же стояла бочка, наполненная родниковой водой. Поймав нескольких бродивших в поле коней, казаки перекрестили раненых и уехали.